Татьяна Геращенко
09.05.14
Полемика
Мы никогда уже не будем прежними. Все разделилось на «до» и «после». Для меня больше не существует 1 Мая, потому что 1 Мая на Куликовом мы обсуждали... теперь, получается, разную ерунду, например, что с некоторых пор носим с собой паспорта.
А кто-то даже предлагал провести флешмоб - собраться всем на поле с паспортами, чтобы стало понятно, сколько нас — «заезжих колорадов» и «русских туристов». Обсуждали, как на этом лобном, открытом всем ветрам месте, быть летом в жару - выдержат ли люди? Понимаете, в какой плоскости мы еще мыслили? Понимаете, что в тот день кто-то начал утро с надувания воздушных шариков, а вечером мозговал, какую кашу приготовить на полевой кухне?.. А завтра был уже совсем другой «флешмоб» - с паспортами для того, чтобы опознавать трупы...
Понимаете?..
«
А как же провокации ультрас и «Правого сектора», обещанные на 2 мая?», - спрашивала я. «
Да вы видели этот так называемый одесский «Правый сектор?! - Посмеивались куликовцы. -
У них сопли еще не высохли, их мамки заругают и на улицу не пустят». Отчасти не верили, а отчасти судили по себе — поджечь заживо, разве это может придти в голову нормальному человеку? И это, несмотря на то, что раньше в них уже и стреляли, и нещадно избивали за георгиевские ленточки (те самые «несуществующие бандеровцы», придуманные кремлевской пропагандой). «
Это ж Одесса - шикнем, они и разбегутся». Думали, что привезенными накануне Парубем бронежилетами «ониждети» играть будут. Ведь сами-то… Сами, знаете, чем защищались? Тем, что оказалось с собой - книжками в карманах напротив сердца! Романтики! 1 Мая они еще шутили - в последний раз перед тем, как не вернуться домой.
Я никогда не прощу - и весь мир не должен простить - эту навечно застывшую картину ужаса, эти обугленные замершие в неестественных позах фигуры, эти отпечатки рук на окнах Дома профсоюза, какие мы раньше видели только в кинохронике о концлагерях или массовом убийстве вьетнамцев в Сонгми.
Я считаю, что пройдет много лет, очень много, потому что мы еще долго не сможем опомниться, и одесские скульпторы перестанут лепить абстракции, а создадут каждый по такой фигуре - выпрыгивающей из окна, ползущей по ступенькам, закрывающей своим телом товарища, и оставят их в Доме профсоюзов навсегда.
Я буду плевать в лицо каждому, кто с иронией заявит «
Где вы видели в Одессе фашистов?», ведь люди - тысячи людей, - которые круглые сутки несут на Куликово поле цветы и лампадки, не перестают повторять сквозь слезы «Проклятые фашисты!», как бы ни умничала забалтывающая преступления шваль.
Я никогда не прощу того, что, завидев в окнах черный дым и совместив его с картинкой из телевизора и взрывами, от которых сотрясался дом, мой шестилетний ребенок впал в истерику и спросил «
Теперь они придут поджигать нас?». Этот жуткий сгусток, который достаточно было вдохнуть, чтобы отравиться и слечь с температурой 39 и болью в костях. Слова моего ребенка процитировал в статье мой московский коллега, после чего сын сказал: «
А этот дядя напишет про меня хорошо, когда кончится война?». И этого я тоже не прощу - войны в детской яви, а не в детском сознании.