Егор Холмогоров
Известия
Публицист Егор Холмогоров — о том, что в ходе исторической схватки никогда и ничто не предопределено
Егор Холмогоров. Фото из личного архива
В году 2014 от Рождества Христова Русская история возобновила течение свое.
У моего поколения странные отношения с историей. Мы росли с уверенностью, что история будет писаться нами и для нас. Едва ли не каждый мальчик вырос с «Книгой будущих командиров» в руках и воображал себя если не Мильтиадом при Марафоне и Цезарем при Фарсале, то уж точно Святославом, обороняющим Доростол, и Владимиром, берущим Корсунь.
Но история обманула, захлопнувшись перед нашим носом. Как завершил рассказ о городе Глупове Салтыков-Щедрин: пришло Оно, и история прекратила течение свое. В перестроечные годы сняли фильм «Оно» и показывали на спецпросмотрах для интеллигенции. Пародия на русскую историю была скверная, но ощущение загнивания, заболачивания истории она передавала довольно точно.
Впрочем, безвременьем дело не ограничилось. На какой-то период, в 1990-е, возникло ощущение отрицательного времени, бег которого убивал, опустошал, обнулял и обессмысливал всё прошедшее. Страна откатывалась не в 1917 год, не в XVII век, а в минус XVII тысячелетие, в поздний палеолит, когда мамонты уже вымерли, ледник растаял, основанная на охоте на крупного зверя культура, жившая по Дону и Донце, рухнула, а сами охотники вымерли от голода. Огромное постледниковое пространство было занято грязными лужами, и лишь побережья были покрыты мусорными кучами из раковин устриц, выеденных грязными приморскими кочевниками.
Устрицы на какой-то момент стали пределом и нашего существования. Казалось, что смирившаяся с концом истории Россия решила предаться невинным радостям декаданса, превратившись в страну непуганых нефтедолларов, каждый новый год путаясь то ли «мы молодая страна 20 лет отроду», то ли «у нас тысячелетняя великая история». В любом случае история — 200 лет Бородинской битвы, 300 лет Петербурга, 1000 лет Ярославля, 1100 лет России — казалась чем-то вроде еще одного минерального ресурса, который можно обменять на валюту стабильности и рейтинги поддержки. Никакого продолжения, развития, упаси боже — форсирования она не предполагала.
Наше будущее тоже казалось безальтернативным. Россия поартачится немного, поиграет мускулами, обрастет буржуазным жирком, попривыкнет к толерантной сытости, сбросит слишком неевропейские окраины. И, в конечном счете, случится в той или иной форме торжество среднего класса, который заведет здесь жизнь «как у людей» — без провалов и без амбиций. Мы будем умаляться и ужиматься, растворившись в периферийных пространствах Германии, став большой страной между Эстонией и Румынией.
Сегодня это может казаться смешным, но не так давно это казалось многим самым счастливым исходом. Методом проб и ошибок подбирали себе идеологию и лидеров под такой сценарий, тяготились издержками государственности и отрицательным сальдо внешнеполитических амбиций.
В основе этого синдрома выученной беспомощности, конечно, лежало неверие в саму возможность продолжения русской судьбы. По большому счету, мы просили об исторической эвтаназии — чтобы уйти тихо, медленно, без боли, крови и грязи, зачарованно оцепеневая над подаренными нелюбимым женщинам сумками «Луи Виттон». «Неужели мы даже этого не заслужили?»
«Не заслужили!». Хрясь! На голову обрушивается раскрученная чубатыми гоблинами с майдана цепь. Бзынь! Разбивается и вспыхивает «коктейль Молотова». Становится понятно, что никакой эвтаназии не будет. Будет Казацкая Резьба Ржавой Бензопилой под гогот и гиканье всего «цивилизованного» мира.
Что происходит дальше, я не очень понимаю. Унылый среднеевропеец внезапно встает на задние лапы, издает рык и оборачивается — нет, не медведем, медведь — это слишком брутально, — чем-то более хищным, точным и вежливым. «Так уж вышло — не крестись, когти золотом ковать, был котенок — станет рысь, мягко стелет — жестко спать».
Это преображение представляется мне спонтанным и инстинктивным обнажением природы, а не каким-то хитрым планом. В версию о рассчитанности и преднамеренности действия не укладываются наше постоянное пробуксовывание и потеря темпа в последующих событиях.
Но и одного короткого рывка было достаточно, чтобы маятник русской истории раскачался и пошел в привычном для нее (но не для нас, ее пасынков) темпе. Забытый инструментарий этой истории, которым нынешнее поколение даже не знает толком как пользоваться, вдруг сам идет в руки, и ты вспоминаешь, как это делается.
Возникает ощущение, что ты на съемках русской версии блокбастера «Ночь в музее». Вот похитили золото скифов, вот князь Владимир с дружиной, вот Ермак с ватагой, вот Ушаков, Сенявин, Нахимов и Суворов с Кутузовым заодно на одном параде. Ополченцы, восстания, Всевеликое войско Донское и Азовские сидения. И даже Гоголь с его старым казаком Тарасом и его пророчеством о «грядущем православном царе с востока» внезапно оказывается на Украине милой нежеланным и изгоняемым гостем. Древние могучие слова и старые слишком серьезные для нашей эпохи тектонические разломы пространств.
История внезапно заговаривает с тобой через географию. То и дело начинаешь в летописях старых веков натыкаться то на Святослава, аки пардус взявшего Керчь-Пантикапей, то на то, как гений афинской демократии Перикл снарядил черноморскую экспедицию афинского флота и заглянул с нею в Крым. Кстати, не знаю почему, но напоминание об этом факт ужасно возмущает новодельных «сторонников демократии».
Свидетельство того, что перед нами ход Большой Истории, — это ее способность действовать малыми группами. Оказывается, что достаточно нескольких десятков человек — меньше, чем понадобилось конкистадорам для завоевания империи инков, — чтобы заставить весь Новый Мировой Порядок пойти незалечиваемыми трещинами.
В этой истории полно боли, крови, слез, трагедий. 2 мая в Одессе. Продолжающееся уже полгода мученичество Донецка, Горловки и Луганска. Но трагедий было немало и в эпоху безвременья. Трагедии лишенных смысла, лишенных переживания катарсиса и очищения. Такой бессмысленности в этом году не было совсем. Напротив, каждая боль и каждая смерть делали оставшихся в живых светлее, смелее и злее.
Есть, конечно, те, у кого от хода истории приключается морская болезнь. Кто-то сыплет песок и стекло в механизмы ее двигателей. Кто-то в открытую собирается толпами биться в падучей и требовать: «Верните назад эвтаназию! Мы не хотим ни жизни, ни боли! Мы уже почти растождествились с этой страной, а саму страну почти развоплотили!».
Покойный выдающийся русский геополитик Вадим Цымбурский любил цитировать ироническую запись Достоевского о российских западниках: «Мы европейцы и преследуем цели веселости. А более никогда и ничего, вот и всё». Геополитика «веселости» себя исчерпала под радостные аплодисменты веселых людей детоубийцам. Их теперь даже не назовешь клоунами: для клоунов они слишком злые.
Я уверен, что если мы выдюжим следующий год, не сломаемся, не сдадимся, не станем вновь умолять о веселой и безболезненной смерти, то окажемся хозяевами положения, включая даже и ту самую Европу. Если сломаемся, то будем выброшены на помойку несостоявшихся цивилизаций. На помойке будет смрадно, дымно от горящих покрышек, полно блох и крыс.
В истории всё кажется логичным и предопределенным только тогда, когда она уже закончена и остыла. В ходе великой исторической схватки никогда и ничто не предопределено. Историческая судьба — это не рок, а поступок.
http://izvestia.ru/news/581477#ixzz3NIkD78fy
Неплохо. Только Холмогоров бывает неустойчив.
ОтветитьУдалить