Про Россию и Путина

16.08.15
Дмитрий Юрьев

Президент России и его большинство 



Москва, — REGNUM  2014 год стал для Владимира Путина рубежным. Даже его приход к власти в 1999—2000 гг. — как оказалось, эпохальный, всерьёз и надолго — не выдерживает никакого сравнения по значимости с переломом 2014 года.

Тогда Россия и Путин — отчасти по наитию — выбрали друг друга и у них получилось. Сегодня Россия и Путин выбирают вместе. Выбирают судьбу.

Эта судьба, которую мы почувствовали и за которой рванули в марте 2014 года — неотменяемая, безальтернативная и — в каком-то смысле — гораздо более окончательная, чем пятнадцать лет назад. Потому что ответа на вопрос, получится у нас или не получится, пока что не существует. На нас — огромное бремя, с которым мы можем и не справиться. Точнее — справимся мы с ним или не справимся, неизвестно. Это зависит от нас и от внешних обстоятельств. Как пойдёт. А вот отказаться от этого бремени Общей Судьбы — мы уже не сможем. Ни мы, ни Путин. И после того, как выбор будет сделан, обратного хода не будет. Либо пойдём вперёд, поддерживаемые огромной созидательной силой русского Восхода, либо вперёд идти будет уже некому.

Оглавление:

1. От стабильности к надежде
2. От диктатуры закона к анархии понятий
3. Спесь самозванцев и злоба опричников
4. Выбор судьбы

От стабильности к надежде

Путин-2014 — на новом витке спирали — вернулся к теме, с которой стартовал 15 лет назад. К теме «выхода из тени».

Тогда — прорвав пустословие олигархов, коммунистов, губернаторов, «семейных», приглушив медийный хаос абсолютно свободного (и какого же безответственного!) березовско-гусинского агитпропа — Путин вдруг заговорил о совершенно простых вещах: о террористах, с прямым указанием конечного пункта их назначения, об олигархах, которых надлежит равноудалить, о диктатуре закона, об инвентаризации страны… Сейчас мы не будем досконально перебирать все эти и многие другие «теневые» до того темы — а среди них такие важные, как налоги, трудовые отношения, образование, федеративное устройство и управляемость регионов страны. Не будем и давать те или иные претенциозные оценки результатам первого путинского «вывода из тени»: многие сейчас пытаются эти результаты признать ничтожными. Но даже в перечислении, на уровне назывном, мы совершенно ясно видим с высоты минувших лет, какая колоссальная и какая системообразующая работа была проделана хотя бы в том, чтобы дать ответы на вызовы, казавшиеся пятнадцать лет назад неразрешимыми.

В России стали выплачиваться в срок зарплаты и пенсии (они не выплачивались в срок!). В России зарплаты стали выплачиваться «белыми» и в рублях (даже ценники в магазинах были в у.е.; в крупных фирмах больше половины зарплаты выдавалось в конвертах и в валюте!). В России губернаторы потеряли самоощущение никому не подотчётных удельных князьков, игнорирующих общегосударственную власть и национальные интересы (они уже готовились, создав специальный предвыборный блок, взять большинство в парламенте!). В России «олигархи» перестали манипулировать президентом и правительством, учиняя медийный беспредел вокруг собственных мелких гешефтов и гешефт-конфликтов (а учиняли такой беспредел, что не гнушались не только жестоко и наотмашь травить друг друга, министров, губернаторов, «демократического и либерального» президента Ельцина, но и за небольшие бабки выводить шахтёров на перекрытие стратегических магистралей, чтобы только порушить состав правительства или попросту урвать контрольный пакет акций в каком-нибудь «Интимсвязьинцесте»!)…

Что там ещё? Валютный резерв… (во сколько там он раз вырос? а, в 50 раз…). Средний уровень зарплат… (во сколько? а, в 14,7 раза, от 2.223 до 32.611 рублей в месяц), пенсий… (во сколько? в 14,5 раза, от 823 до 12.000 в месяц). Вооружённые силы… (какой оклад у офицеров? какая новая техника? какая дееспособность?) — и всё это, конечно, только за счёт нефти, выгодной конъюнктуры на сырьевых рынках, экстенсивного развития экономики (во всяком случае именно об этом — как об очевидности — постоянно твердит доминирующее в «экспертном» медиапространстве антипутинское меньшинство)…

Но первые двенадцать лет «путинского режима» (не переставшего быть «путинским» и после ухода Путина с должности президента) собственно, и стали годами, в течение которых была решена задача, сформулированная Ельциным в последнюю минуту его пребывания в президентском кабинете, — «беречь Россию». Точнее, «сохранить» её. Сохранить для будущего.

За эти годы «закрылись» сразу несколько угрожающих коллапсом страны проблем, среди которых на исходе 90-х казались нерешаемыми: распад системы обеспечения национальной безопасности, деструкция элит, коллапс управляемости, крах доверия к первому лицу страны, практика манипулятивного олигархического влияния на государственные решения в корыстных целях, жёсткий олигархический контроль за редакционной политикой СМИ. То, что получилось в результате, назвали «стабильностью». На самом деле «стабильность», временный и относительный характер которой выявился достаточно быстро, была не чем иным, как предотвращением социально-экономического и политического самоуничтожения Российской Федерации как единого и суверенного государства. И никак иначе.

Путин и созданный им режим обеспечили «инфраструктуру сохранности» России. Обеспечили так, как смогли, по большой совокупности объективных и субъективных причин.

Объективно Путин был вынужден выступить в качестве «Брежнева сегодня» — лидера «номенклатурной нормализации» — и реагируя на ожидания элит, доведённых до неуправляемой паники за годы «ельцинского волюнтаризма», и опираясь на собственное понимание ограниченности «аппаратного ресурса», имеющегося у него (и у страны) в наличии, и — совершенно оправданно — стремясь во что бы то ни стало избежать революционных потрясений, неизбежных в случае окончательного разрушения существующих управленческих ресурсов.

Но такое поведение оказалось ещё и очень подходящим для Путина субъективно, оно базировалось на структуре его личности, на конспиративно-оппортунистическом самоощущении «разведчика», вынужденного работать с теми, кто («в тылу врага») есть (и кого удалось «завербовать»), заранее настраиваясь на достаточно низкое качество вариантов для выбора и без надежды найти что-нибудь радикально лучшее. Собственно, Путин и сам сформулировал это своё мироощущение предельно внятно.

«Я глубоко убеждён, — признавал он в своей знаменитой колонке в журнале «Русский пионер» 16 июля 2009 г., — что от постоянных перестановок лучше не будет… И главное: я отчётливо понимаю, что другие, пришедшие на место уволенных, будут такими же, как и их предшественники: кто-то будет знать суть проблемы хуже, кто-то лучше, кто-то вообще ни в чём разбираться не будет. В итоге же получится то же самое, что и было, если не хуже».

Если обращаться к историческим аналогиям, то, объективно выступая в роли «Брежнева» -нормализатора, субъективно Путин оказался «Андроповым», причём в гораздо более серьёзной степени и совершенно в ином смысле, чем ему это пытались «предъявить» многочисленные ненавистники «чекизма».

Андропов, лидер, которого не то чтобы ждали, а страшно заждались, «чекист» и «сильная рука», обладающий огромной полнотой информации о происходящем и дееспособным (особенно на фоне предшественника) интеллектом, позволяющим анализировать эту информацию и делать выводы из неё, стал заложником «предложенных обстоятельств», в том числе оставшегося ему в наследство архаичного окружения, и, как внезапно выяснилось, колоссальной нехватки времени!

Причём здесь Путин? Тут важна специфика взаимоотношений лидера со всеми уровнями «подчинённых», от ближайших соратников до, собственно, населения страны.

Кем был Хрущёв (в этом узком смысле)? Конечно же, агрессивным популистом. Он постоянно обращался к «народу» через голову элит, он, выступая по факту как защитник политических и социальных интересов партократии, как аппаратчик-реакционер и консерватор (переигравший «либералов» и «реформаторов» Берию и Маленкова), вёл себя (и чувствовал себя в таком качестве совершенно естественно), как народный вождь. Он любил и совершенно не боялся выступать публично, он не нуждался в бумажках, он легко доставал, как нож из-за голенища, грубые простонародные формулировки. В общем, он действительно был похож — в этом смысле — на Ельцина. И, как и Ельцин, достаточно быстро и катастрофично этот свой важный ресурс — популизма — разбазарил. Другое дело, что Ельцин оказался не только Хрущевым, но — как аппаратный руководитель — отчасти Брежневым.

Опыт Брежнева, как и Ельцина, выходил за рамки партийного аппарата: ему довелось руководить крупными регионами, в том числе союзными республиками, возглавлять государственный аппарат в его «публичной» части (многие не помнят, что в 1960—1964 гг. он возглавлял Президиум ВС СССР в качестве рабочего, а не «фасадного», как после 1977 г., председателя), а также решать «публичные» вопросы партийного руководства огромными отраслями промышленности (ракетно-космическая отрасль), а значит, выстраивать публичные отношения с номенклатурой всех уровней, рангов и типов личности.

Путин же — как и Андропов — оказался у власти в уникальной ситуации: в атмосфере общенародных ажиотажных ожиданий, в резонансном и быстром «приятии» большинством, с огромным ресурсом этой массовой поддержки — и при этом с опытом исключительно аппаратным, негласным, непубличным, отчасти, как уже было сказано, конспиративным.
Парадокс: весь политический потенциал Путина — а его хватило на три президентских срока (два — Путина, и один — Медведева) — был основан на прямом взаимодействии с народом, с растерянным и дезориентированным большинством, уже почти смирившимся с хаосом и катастрофизмом поздних 90-х, но очень быстро и органично поверившим в нового лидера. А вот действовать Путин мог только теми методами, которые сам же неоднократно называл «ручным управлением», и только через чиновников.

Надо сказать, что это сочетание Путину помогло. У него было то, чего так трагически не хватило Андропову — время. Интуиции, интеллекта и аппаратной хватки (при нарастающем уровне народного доверия и поддержки) тоже хватило вполне. И для «элит» и «олигархов» это оказалось — к их, как мне кажется, полной растерянности — неожиданным и непреодолимым.
Опираясь — в одиночку — на народную поддержку и апеллируя к народу эмоционально-психологически, Путин принялся «строить» элиты собственноручно, не прибегая всерьёз к дискредитированным и расшатанным в предшествующие годы демократическим механизмам.

При этом вот что представляет собой уникальную особенность «вертикализации» путинского режима. Все — последовательно — действия: пресечение «произвола СМИ» (лишение «олигархов» Березовского и Гусинского возможности управления информационной политикой федеральных телеканалов), лишение «олигархии» в лице Ходорковского возможности финансового манипулирования политическими процессами, отстранение губернаторского корпуса от самостоятельной политической роли через реформу Совета Федерации и, наконец, «сентябрьская политическая реформа» 2004 г., покончившая даже с региональной субъектностью губернаторов — все эти действия в той или иной степени принимались и оправдывались не только аполитичным большинством, но и сознательным активным меньшинством (скажем так, большинством этого меньшинства).

К 2005 г. система заработала, обеспечивая «национальный контракт», заключённый в начале 2000 г.: «Я вам — стабильность и будущее, вы мне — если вы голосуете за меня или моего выдвиженца — суверенитет».

По существу, на этой стадии путинский режим стал… нет, не «суверенной демократией», а тем, что — если давать точное определение — лучше всего описывается формулой китайских коммунистов про «демократическую диктатуру народа». Только если в КНР это было всего лишь коммунистическим эвфемизмом, то в путинской России — именно тем, что сказано: суверенитет принадлежит народу, народ демократическим путём избирает правителя (оставаясь для него единственным источником власти) — и делегирует ему суверенитет, в том числе всю полноту «ручного управления» политической системой.

Между тем прошло четырнадцать лет, и многое изменилось.

В момент прихода Путина к власти (об этом говорили многие) повезло всем и во всём. Уходящему президенту, сумевшему «в последнем прыжке» выдвинуть в преемники человека совершенно неожиданного, непредвиденного и — справившегося. Стране — которой в качестве «кота в мешке» предложили молодого, энергичного, но, самое главное — очень способного, а ещё главнее — феноменально удачливого преемника. Повезло Путину — с общенародным неожиданным настроем на «да», с экономической конъюнктурой, с тем, что Запад почувствовал угрозу не сразу и развернул свои боевые порядки не в момент. О «тефлоновости» Путина, о том, как ему везёт, потом кто только ни говорил.

Только вот к 2011−2012 гг. везение сошло на нет. 24 сентября 2011 г. не очень красиво схлопнулась «тандемократия». 5 марта 2012 г. большинство проголосовало ещё раз — но фарт кончился. Казалось, что насовсем. «Болотной революции» не случилось — слишком уж она оказалась болотной — но усталость и тоска наполнили стабильность изнутри. На смену «несогласным» — недееспособным и маргинальным — всё более мощными рядами двинули недовольные. В 2013 г. с помощью — по приказу отданных — голосов муниципалов-единороссов и — по звонку из Москвы — внезапно мягкого решения Кировского облсуда — условно-досрочный Навальный условно проиграл выборы мэра Москвы условному их победителю. На этой унылой ноте страна втащилась в следующий год, осыпаемая скептицизмом «общественного мнения» и пессимистическими ожиданиями в отношении всего: Олимпиады, экономики, политики, Украины. Год 2014-й наступил. И случилось чудо.

Причина совершенно очевидна. Пришёл Путин к власти как президент надежды, как зеркало ожиданий, как тот, в ком отразились страхи и опасения дезориентированной страны. «Путинское большинство» возникло как большинство прагматическое, большинство того самого контракта на «отцепись»: «Ты нам минимальную уверенность в завтрашнем дне (что он хотя бы наступит), а мы тебе— суверенитет». И Путин стал президентом стабильности. Между прочим, очень стабильная штука — такое большинство, и если вот эту рамочку размена стабильности на пассивность особо не колебать, то может сохраняться долго… Но всё посыпалось, стабильность попытались удержать через искусственную мобилизацию, чуть было не потеряли всё, и тут случилось совсем непредусмотренное. Угроза суверенитету страны, реализуемая с западного направления «здесь и сейчас», стала реальной и была осознана как реальность. А Путин стал президентом мечты.

Пропаганда пропагандой, но ничего бы ни у какой пропаганды не вышло, тем более так быстро, если бы действия Путина — от символических (Олимпиада) до силовых (Крым) — не срезонировали с мечтой того самого, нового, «крымского», 85-процентного (86-… 89-… кто больше?) большинства. Путин снова — как и пятнадцать лет назад — вывел Россию из тени. Только теперь он вывел из тени не правду о реальности, а начал, хотя бы иногда, говорить правду об устремлениях, чаяниях и ценностях. О том, что хорошо, и что плохо. О том, что действительно важно. О том, за что воюем.

Так что этот рейтинг, эта поддержка — совершенно новая реальность. Которая добавила к имени «Путин» связку «потому что» не слева, как все годы раньше (мы за, «потому что Путин»), а справа (мы за Путина, «потому что он реализовал нашу мечту»). Это — другая поддержка, гораздо более горячая, благодарная, искренняя. Но — жёстко мотивированная и условная. Набор возможностей для Общей Судьбы оказался стиснут теперь с двух сторон Сциллой нерассуждающей и неотменяемой западной агрессии — и Харибдой условной поддержки, которая может расти и укрепляться безгранично — а может, при нарушении условий, смениться чем-то совершено другим.

До тех пор, пока Путин остаётся президентом мечты, пока его действия воспринимаются и поддерживаются, причём со всё возрастающей силой, новым, «крымским» большинством, большинством надежды, большинством «русской весны», связь между Россией и Путиным укрепляется. Это сегодня понимают и провозглашают не только наиболее громогласные путинские «команданте», но и самые последовательные и радикальные его оппоненты — они тоже осознали, что если сегодня для них и их сторонников то, что они считают «свободой», не совместимо с Путиным, то и от России — России реального, а вовсе не нарисованного «нового большинства» — им тоже придётся отказываться.

Весь вопрос, таким образом, состоит теперь в том, каким именно образом Путин и его новое, огромное, воодушевлённое и отмобилизованное большинство смогут не потерять друг друга в совершенно новой российской реальности. И смогут ли.

От диктатуры закона к анархии понятий

Потому что способов коммуникации между Путиным и его большинством — если не считать (раз в шесть лет) голосования на президентских выборах — можно считать, что и не осталось.
Не так давно один видный представитель экспертного сообщества, обсуждая любимую тему этого сообщества — про башни, подъезды и кто за кем стоит, — вдруг огорчённо признал, что не совсем понимает, кто же у них теперь там «за зубцами» главный. «Вот раньше была олигархическая медиакратия, — пояснял своё недоумение эксперт. — Потом вертикально интегрированный телевизор и всем рулила одна из «башен». Потом в «башне» поменяли начальника. А теперь? Теперь рулит не Старая площадь, и даже не Кремль. Теперь всем рулит медиалогия!»

…На рубеже 2000-х роль информационно-аналитического сопровождения политики (и соответствующих аналитических и социологических измерений) становилась все более значительной. Противостоящие друг другу группы политических и олигархических интересов боролись за выгодную им трактовку информационной повестки дня, чтобы добиться необходимых итогов голосования избирателей или повлиять на значимые решения власти. В этих условиях информационно-аналитическое и социологическое сопровождение политпланирования носило совершенно необходимый, прикладной и антикризисный характер, предлагая власти аргументы, сценарии, конкретные интерпретации и способы их внедрения в информационное поле — с учётом объективных данных, полученных с помощью мониторинговых и социологических исследований. Именно в таком качестве все это было необходимо для власти, которая в 1997—1998 гг. выступала в качестве всего лишь одного из субъектов информационно-политического процесса. А потом наступил острейший внутриэлитный кризис, связанный с предстоящей сменой первого лица.

Почти год подряд — в разгар «рельсовых войн» 1998 г., под угрозой импичмента Ельцину в мае 1999 г., в противостоянии с мощным объединением нелояльных Кремлю элитных групп (Примакова и Лужкова) осенью 1999 г. — «кремлёвские» балансировали над бездной утраты власти, и — впоследствии — уже никогда не смогли забыть об этом или начать игнорировать возможность возврата к этому.

Правящая команда, выйдя из критической полосы, консолидировалась, её способы саморегуляции — включая информационно-аналитическую и социологическую службы — приобрели устойчивый и системный характер. Но существенно изменилась суть их работы.

Власть фактически отказалась от партийно-политического строительства. Идиосинкразию стала вызывать любая политическая инициатива, даже лоялистская. «Равноудалив» независимые группы интересов от участия в формировании информационной повестки дня, подавив или вытеснив в маргиналии «информационно-политических игроков» (любимый когда-то термин), представлявших реальную или даже мнимую угрозу, АП установила режим «ручного управления» информационной политикой ведущих телеканалов и внутренней политикой в целом. «Информационные угрозы» в прежнем понимании ушли в ещё довольно слабый интернет и ими можно было пока пренебречь. Соответственно, изменился смысл политического и медийного планирования: вместо анализа тенденций, учёта угроз и формирования PR-воздействий в конкурентных условиях теперь необходимо было обеспечить (в том числе результатами экспертиз и социологическими данными) процедуры беспрепятственного выстраивания необходимой «информационной картинки». Наступило время, которое потом было обозначено хэштегом #сурковскаяпропаганда: время, когда управление информационной политикой (и вообще политикой) было заменено имитацией.
В это время роль экспертов и экспертиз, как ни странно, выросла. Только теперь «замеры» и мониторинги не помогали ориентироваться в окружении угроз и враждебных волевых импульсов, а создавали основу для симулякров, заполнивших собой опустошённое политическое поле.

Но время пустократии оказалось конечным. Система управления внутренней политикой, «задвинутая» на сценарных решениях и технологическом подходе, начисто игнорировала «смыслы», для неё политическая коммуникация не имела вообще никакого значения и заменялась — под телекамеры — муляжом: проплаченными манифестантами вместо молодёжных движений, лишёнными малейших признаков субъектности «андроидами» вместо партийных активистов и т.д. Считалось (и в какой-то мере обоснованно считалось), что в условиях «стабильности» и в отсутствие негативной пропаганды, сопоставимой по силе воздействия с госканалами, электоральный результат будет обеспечен.

Но на рубеже 2011−2012 гг., при появлении первых признаков неуправляемых угроз, выяснилось, что вся эта фабрика смыслозамещения перестаёт работать в один миг, что «андроиды», которым так и не позволили превратиться в субъектов политики, не вызывают сами по себе никаких позитивных эмоций у электората, и что единственным ресурсом выживания системы остаётся единственный сохранившийся в ней политический субъект, имеющий личные отношения с народом — Владимир Путин. Собственно, президентские выборы 2012 г. были организованы новым политическим штабом Кремля с чётким пониманием этого: никаких заумных «сценариев», никаких ряженых, никаких партийных «спецпроектов», а только Путин — и избиратели, ну и бюрократия всех уровней, работающая в мобилизационном режиме, работающая на то, чтобы максимально упростить и расчистить единственную необходимую коммуникацию — между избирателями и Путиным. Получилось.

А дальше политическая ситуация только ухудшалась. К запланированным трудностям по выполнению «майских указов» добавилась эскалация внешнеполитических проблем, власть и население попали под удар по всем направлениям: политическому, социальному, информационно-идеологическому. И система управления политическими процессами, не успев (или не имея возможностей и внутренних ресурсов) преобразоваться и подстроиться под новые вызовы, предстала такой, какой она только и умела быть — консервативной, охранительской и реакционной. То есть направленной исключительно на защиту статус-кво, использующей исключительно привычные и показавшие свою силу методы и действующей только в ответ, а не на опережение.

Соответственно, уникальная роль президента как единственного субъекта политики, политической коммуникации, идеологии и вообще единственного субъекта была почти на религиозном уровне объявлена достаточной и не требующей никакой субъектной помощи. Идеологи не нужны: все идеологические формулы нужно брать из выступлений президента. Политтехнологи не нужны: достаточно мобилизовать аппарат на выполнение поставленных президентом задач. Медиаактивность не нужна: достаточно обеспечивать правильную и исчерпывающую трансляцию вот этих — взятых из выступлений и решений президента — смыслов на всю страну. И, конечно, мониторить результаты.

И в этот самый момент оказалось, что мониторить, социологически исследовать и мерить рейтинги — это вообще единственное, что имеет смысл и может быть организовано в инициативном порядке, иногда на конкурентной основе, и это единственное, на что выделяют средства и к чему прислушиваются.

На этом фоне (напоминающем о своеобразной практике доктора Айболита: «Десять ночей подряд он лечит несчастных зверят — и ставит, и ставит им градусники…») элиты всех уровней тоже зациклились на мониторингах, социологии и рейтингах. Заботы местных начальников всё больше концентрируются вокруг тех списков критериев, по которым, как известно, оценивают их эффективность «наверху». И вместо того, чтобы организовывать реальность, которую бы описывала потом хорошая температура, начальники принимаются за градусники, забывая о воспалениях, простудах и радикулитах (социальных, конечно). А потом — и это совершенно логично — уже президенту приходится одёргивать губернаторов и прямо запрещать им тратить столь дефицитные сейчас бюджетные средства на PR-обеспечение имиджа губернатора в региональных и федеральных СМИ. Хотя, с другой стороны, пресса же мониторится! По тем сведениям, которые в местных газетах и интернет-СМИ публикуются, иногда можно сразу балл, а то и два, потерять или, наоборот, приобрести! А если эти деньги потратить прямо на дороги, то неизвестно, когда ещё это скажется на рейтинге…

Между тем, «рейтингобесие» не такая безобидная штука. Когда слишком много сил тратится на измерения, в какой-то момент может оказаться утрачен их объект. Постоянно всматривающаяся в собственные глаза власть рискует впасть в опасный транс и утратить то единственное, ради чего ей необходимы рейтинги, экспертизы и медиаметрия, — способность вовремя, эффективно и результативно реагировать на проблемы, вызовы и угрозы. А такая способность — опирающаяся на ресурсы, механизмы и практики, не сводящиеся к разным формам экспертного и/или бюрократического контроля, — такая способность нашей стране и нашему президенту сегодня не просто необходима, а необходима жизненно.

Потому что все ресурсы политбюрократической системы, системы-продолжателя советского номенклатурного режима, системы, нацеленной на бюрократическую самоизоляцию власти, — близки к своему исчерпанию.

Пирамида власти при делегировании всей полноты суверенитета первому лицу переворачивается, и вместо того чтобы опираться на устойчивое основание саморегулирующихся демократических и управленческих механизмов, первое лицо превращается в единственного в своём роде социально-политического атланта, вынужденного постоянно удерживать колоссальную властно-управленческую пирамиду в перевёрнутом виде за острие. Получается, что элита, вроде бы поставленная под жесточайший контроль и «ручное управление» со стороны первого лица, полностью и во всём безусловно и демонстративно покорная верховной власти лидера, отчитывающаяся только перед ним, гипертрофированно ему лояльная во всём, на самом деле не просто выводит себя из-под всякой ответственности перед народом, но и переводит на лидера «стрелки» возможного народного недовольства.

В каком-то смысле можно говорить о ситуативном «сговоре элит» — вовсе не обязательно конституированном (более того — не всегда умышленном) — в результате чего вокруг президента не просто возникла административная изоляция, но и был запущен процесс постепенного перекрытия любых каналов, которые позволили бы ему создать дополнительные линии социально-политического взаимодействия с институтами гражданского общества.

Но! Атлант держал пирамиду и не ронял её! Энергетики неподдельной — настоящей и никем не оспариваемой — народной поддержки системе хватило на 12 лет, в том числе на четыре года межеумочной «тандемократии». А это означало, что, в отличие от настоящего ЦК КПСС, подлинной реставрации номенклатурной системы не произошло: при том, что именно АП превратилась уже не просто в «пульт ручного управления», но в сильно автоматизированный пульт управления, не требующий, как правило, участия капитана, возможность и необходимость прямого взаимодействия президента с гражданами сохранилась. И не прекращалась ни на миг.

Все увидели это после многочисленных провалов, унылых митингов и некрасивых предвыборных кампаний в тот самый момент, когда Алексей Чалый вскинул руку, салютуя этой самой неразрывной связи Путина с Россией.

Увидели и осознали это и в элитах, и в АП: полностью исчерпав возможности имитационной «сурковщины», глубоко прочувствовав тот факт, что народная поддержка — это единственный реальный ресурс выживания как для страны, так и для системы власти, там принялись формировать в ускоренном режиме организационные механизмы гражданской коммуникации — ОНФ. Однако по вынужденным причинам — как в связи с отсутствием времени на естественное выращивание нового, так и при полном понимании необходимости действовать брутально (чтобы региональная бюрократия не успела перехватить и обессмыслить новый формат взаимодействия президента с его большинством) — получилось (там, где получилось) сформировать вместо гражданского общества что-то вроде «параллельной народной бюрократии».

Но именно в этот момент изгнанная за двери реальности политическая субъектность «полезла в окно».

Можно сказать (возвращаясь к историческим аналогиям), что Путин сполна хлебнул сегодня того же, что в своё время досталось Горбачёву — началось торможение.

Речь идёт не о содержательном сходстве — а об операционном совпадении: как бы там ни было, перед Горбачёвым, опиравшимся на огромный кредит доверия народа, на поддержку аппарата и вынужденным учитывать исчерпанность традиционных возможностей системы, стояла та же задача, что и перед Путиным — возглавить процесс изменения («перестройки») системы. Мы не будем сравнивать двух лидеров, их уровни и установки, а будем говорить только о технической стороне вопроса. Путин авторизовал власть и выстроил вертикаль для того, чтобы избавиться от недобросовестной, безответственной и неэффективной традиции управления и перейти к созданию новой, эффективной и достойной. Но его «диктатура закона», на самом деле никогда не достигавшая ни диктаторской жёсткости, ни юридической неотвратимости, встретила размытое и неавторизованное сопротивление именно сейчас, когда ему понадобилось опереться на новые, взращённые под его руководством, возможности страны. Спрятавшаяся за Путина от народа, прикрывшаяся антиреволюционной риторикой и лоялистской истерикой элита вдруг показала всю свою мощь и все возможности (оставаясь в полном подчинении у непререкаемого руководителя) так использовать сложившуюся инфраструктуру стабильности, чтобы везде, на всех уровнях, в каждом муниципалитете, на каждом министерском столе защитить свои интересы, прикрыть свои спины, не дать себя ущемить. Кому не дать? От кого защитить? Конечно, от этого непредсказуемого и вечно недовольного народа. Но ведь мы уже выяснили, что народ соблюдает контракт — он доверил представлять свои интересы Путину? Именно так. Именно против Путина и всех попыток его команды взять ситуацию под контроль в новых условиях работает новая реальность — анархия понятий многочисленных элитных групп, сила сопротивления многовертикальной неономенклатурной системы.

Но помимо анархии работает и злая воля, и злая традиция. Традиция смуты.

Спесь самозванцев и злоба опричников

27 марта 2015 года был убит Борис Немцов. Его убила — и это общеизвестно — атмосфера ненависти. Атмосферу ненависти осудил Европарламент. Про атмосферу ненависти согласны все — с точностью до наоборот: то ли одни ненавидят других, то ли другие — одних. Можно сказать, что разговор об атмосфере ненависти идёт в атмосфере лютой взаимности.

Иного не дано: ненависть без взаимности — это одной ладони хлопок. Но, как совершенно правильно заметила Елена Чудинова, неминуемая взаимная жестокость, в которую всегда скатывается гражданское противостояние (особенно на стадии гражданской войны), вовсе не означает, что на вопрос «кто первый начал» (или даже «кто виноват») нельзя ответить.
Можно. И это гораздо легче, чем расследовать громкое убийство известного политика. Потому что все факты в доступе, все причины и следствия — на виду. Да и модель «машины ненависти», этого механизма раскрутки русской смуты, известна давно и достаточно точно описана хотя бы Анной Ахматовой: «…Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы, и Самозванца спесь — взамен народных прав».

Для прогрессивной мировой общественности и местных прогрессивных сил все ответы очевидны — атмосферу ненависти разжигает режим: он попрал свободу и независимость СМИ, аннексировал Крым, отравил массовое сознание телепропагандой ненависти к освободившейся от гнёта Украине, вывел на улицы «антимайдан», объявил людей с хорошими лицами «пятой колонной» и агентами госдепа. Вроде всё так и есть: и с присоединением Крыма, и с оголтелой телепропагандой, и с сомнительными антимайдановцами…

Вообще, феномен короткой памяти — удивительная штука. Ходы ведь все записаны — да и интернет животворящий очень сильно облегчает дело освежения памяти.

Давайте вспомним о том, как быстро после победы демократической семибанкирщины в 1996 г. началось взаимное поедание: сначала все вместе (и все телеканалы — «Первый», российский и НТВ) схарчили банкира Виноградова («Инкомбанк»), потом — после «Связьинвеста» — зарубились «березовские» и «гусинские» против «потанинских» и «чубайсовско-немцовских» (соответственно, «Первый канал» и НТВ — с каналом «Россия»)… До завершения благословенной (как теперь выясняется) эпохи Ельцина оставалось всего ничего, года три, и как же распорядились этим временем совершенно свободные и независимые СМИ, осознавшие в 1996−97 гг. всю силу пиара? Да очень просто — легализовали ненависть, внедрили её в повседневный обиход.

В эпоху ранних 90-х ненависть была маргинальной, узко политической: «банду Ельцина под суд» против «остановить номенклатурный реванш». Но в разгар того, что сейчас называется «временем торжества свободы слова», а тогда всё чаще объявлялось медиакратией, — всё изменилось. Лупить наотмашь принялись во все стороны — по своим, по бывшим своим, по новым чужим. Сначала вместе Гусинский с Березовским — Чубайса, Немцова и Коха, потом — Кириенко. А потом — друг друга (Березовский за Кремль, Гусинский за Лужкова). Подслушки, обвинения, проплаченные акции протеста на всех железных дорогах страны… Абсолютно циничные эти коммерчески мотивированные постановочные информационные бои уничтожали и дискредитировали всё и всех: от фигурантов громких разоблачений до самих разоблачителей, готовых, в случае успеха своего шантажа и получения каких-нибудь желаемых акций быстренько завернуть вентиль пропаганды и забыть о вчерашних разоблачениях. А главное — они рушили барьеры допустимого в общественной морали, в политической риторике.

В такую вот действительность родился и новый российский лидер — пока ещё никому не понятный Путин. «Крошкой Цахесом» в злобном выпуске НТВ-кукол остроумный Шендерович приложил его уже тогда, не потому, что так сильно ненавидел, а просто потому, что так было надо по пиар-плану «гусинских». Путина мочили только за то, что он считался представителем враждебной стороны в березовско-гусинских разборках. И про «ФСБ взрывает Россию» попытались замутить именно тогда, с «гусинской» стороны. «Березовские» в тот момент как раз занимались пиаром Путина и «Медведя», поэтому вернулись к этой теме немного позже, когда оказались слишком равноудалены от нового режима.

Кстати, сейчас не очень принято вспоминать о том, как неоднозначно всё было в 2001 году с защитой свободы слова в лице УЖК НТВ со стороны профсообщества— просто потому, что очень многие демократические журналисты не могли удержаться от злорадства: УЖК то оно УЖК, но свобода СМИ в его исполнении в последнее время всё больше напоминала «произвол СМИ», а то и беспредел СМИ.

Ну и ещё о Путине. И о свободе слова, дискуссий и политического диалога. «Раз и навсегда прекратить разговоры о «диалоге» и «конструктивном сотрудничестве» с «либералами из правительства«… Прекратить искать положительные моменты в политике президента», — это не сейчас, после Крыма и Немцова. Это — 2004 г., сборник «Наше светлое будущее, или Путин навсегда» (М., 2004, составитель — Алексей Мельников, основные авторы — Андрей Пионтковский, Борис Вишневский, Дмитрий Фурман, Виктор Шендерович и др.). Единый, плотный и всепроникающий дискурс ненависти — и всё это задолго до «оранжевой революции», «Наших» и Селигера, всего того, что теперь принято предъявлять «кровавому режиму». А текст примерно такой:

«Президент Путин нарушает конституцию (1) …Власть объявила войну обществу (2) …Централизм, к которому приходит Путин — это централизм подавления всех протестных форм, как в левом, так и в правом спектре (3) …Решение провести в России саммит G8 — это все равно что Берлинская олимпиада 1936 г. (2) …Огромно-чудовищный спектакль, связанный с обвалом, с катастрофой, которая оглушит нас, всех жителей России, и вот оглохшие, обезумевшие, с выпученными глазами они потянутся к Путину с просьбой не оставлять престол, Кремль, не бросать несчастный бедный народ (3) …Сегодня только массовый протест даёт нам возможность поменять ситуацию… Вместо прощального салюта «Варяга» власть услышит канонаду «Курской дуги» (2) …Сегодня любые насильственные действия со стороны оппозиции будут оправданы. Это относится и к силовому захвату власти (1)».

 
Вполне себе единый поток, да? (1) — это Березовский. (2) — Каспаров. (3) — Проханов. Да, и любимая тема про биологическую пропасть (то есть расистская тема) — о том, что «к изучению существ, населяющих Кремль» следует относиться с точки зрения зоолога или уфолога: «Внешне они иногда слегка напоминают людей, но в действительности — совсем не люди, а абсолютно другой, не скрещивающийся с нами биологический вид…» Это не Шендерович-2015 («Наша проблема в том, что нелюдей мы тоже числим людьми — и оцениваем их в человеческой номинации») и даже не Гиммлер-1942 («Недочеловек — это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, ногами, своего рода мозгами, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание»).Это — трепетная либеральная журналистка Елена Трегубова. Причём писано в 2002—2003 гг. — когда большинство нынешних гонителей преступного режима с удовольствием зарабатывали на жизнь в его закромах, а правительством рулил некто Касьянов.

Так что про то, кто «первый начал», можно даже не спорить.

У власти скопился огромный негативный опыт взаимодействия с «медиатусовкой», с той самой демократической, свободной и абсолютно либеральной фабрикой ненависти, диффамации и травли, опыт, вполне достаточный для того, чтобы воспринимать соответствующие угрозы как стратегические, смертельно опасные с точки зрения национально-государственного самосохранения и подлежащие не модификации, но искоренению. Тем более что надвинулась полоса «цветных революций», сходных в одном — авторитарная власть, опиравшаяся на пассивное большинство, всякий раз теряла поддержку этого большинства, помимо всего прочего, за счёт агрессивной пропаганды «цветного» активного меньшинства, доминирующего в СМИ.

Поэтому режим разменял медиаполитику на медиабизнес, взяв под жёсткий «ручной» контроль «стратегическое оружие влияния на электорат» — информационное вещание массовых телеканалов — и предоставив им (в остальном) полную свободу экономического самовыражения. Большие телеканалы, в свою очередь, уткнулись в рейтингомеры: слова «доля» и «рейтинг» стали магическими, потому что именно к этим странным цифрам (получаемым достаточно спорными методами) оказались официально привязаны рекламные расценки. «Медиакратия» закончилась — наступила рейтингократия, а на смену обобщённому Киселёву (я имею в виду Евгения, конечно) пришёл обобщённый Малахов.

В результате на протяжении десятка лет массовому телезрителю предлагалась деполитизированная повестка дня, основанная на снижении качества восприятия и размыва моральных и интеллектуальных критериев. Массового зрителя завлекали и подсаживали на его собственные примитивные инстинкты, легализуя и пропагандируя профанные формы поведения и примитивные эмоциональные реакции, снимая табу на низкосортные переживания и табуируя содержательную повестку.

В каком-то плане подобное развитие событий совпало с мировым мэйнстримом, с «креолизацией» языка бытового общения (вытеснением текста лэйблами и клипами). Так или иначе, но задача оказалась перевыполненной: «под нож» пошла как таковая возможность сознательного политического коммуницирования власти с её единственной опорой — с тем самым народом, который восьмидесятипроцентным большинством поддерживает Путина, с уникальным народом, который оставался и пока ещё остаётся главной особенностью России (в широком смысле слова), с народом, сформированным в условиях культа бесплатного, всеобщего и воспитывающего (а не профориентационного) образования, с народом, в большинстве своём склонным к этически и ценностно мотивированному, понимающему социальному поведению, а не к рефлекторному и запрограммированному (homo user) социальному поведению человека Запада.

При этом инфраструктура содержательного общения между властью и обществом оказалась разрушена. Сосредоточившись на вытеснении «либерал-оппозиционного» контента за пределы электорально значимых медиа, перекрыв кислород радикальным прозападным политическим структурам и СМИ, создав своего рода «диссидентскую резервацию» для нескольких десятков тысяч активных ненавистников режима, власть отказалась — почти осмысленно — от всякого собственного участия в дискуссиях и конфликтах в этом, узком и неэлекторальном, «экспертном» медиаполе. А себе оставила — казалось бы — ничем не ограниченные возможности разговора с народом напрямую, с экранов телевизоров, но сама же и ограничила их прямыми и грубыми методами мобилизационной пропаганды, со слабым уровнем креатива и эмпатии, как правило, в реактивном режиме (откликаясь на вызовы, вброшенные и раскрученные оппонентами).

Сомнительным и опасным ноу-хау власти стало при этом активное использование пропагандистских методов — по известной из советских времён формулировке — «отвлечения трудящихся от реальных проблем общества». Вбросы и инициативы, иногда фэйковые, призванные «переводить стрелки» и отвлекать внимание общества от острых проблем (вместо эффективной и опережающей разъяснительной работы), вся эта давно уже выявленная и понятная как «чужим», так и своим информационная скунс-технология давно не работает по назначению, а только подчёркивает недоверие власти к народу и дискредитирует в глазах народа информационную политику власти.

И хотя на уровне АП был провозглашён курс на поощрение «честной политической конкуренции» — но встроена эта «допускаемая» конкуренция была в неповоротливую, иерархическую и завязанную на чиновников всех уровней систему «ручного управления», требующую обязательного «согласования» любых действий и высказываний для любых участников процесса, претендующих на «системность». Но гораздо хуже дело обстояло на периферии «ручного управления»: не признавая иных форм лояльности, кроме бюрократической (то есть нерассуждающей и беспрекословной), исключая саму возможность жёсткой критики действий власти с пророссийских, патриотических позиций, а главное, узурпировав на всех уровнях — от ведомств до регионов — право выступать в качестве местной (ведомственной) инкарнации Путина (а значит, и всей страны), бюрократы создали безвыходную ситуацию для претендентов на участие в политической конкуренции, превентивно объявляя всех критиков губернаторов, министров, избиркомов и недобросовестных застройщиков врагами национального лидера.

В результате «оппозиционная» деятельность стала восприниматься не как борьба за власть, а исключительно как борьба против власти. После того, как в 2014 г. Россия — не только её президент, не только её несовершенная политическая система, не только её чиновники, в том числе коррумпированные, недееспособные и не соответствующие должности, не только олигархи, в том числе своекорыстные, не только сотрудники правоохранительных органов, кое-где у нас порой бесчеловечные, — а вся Россия, все её граждане, вся её предыстория и всё её будущее оказались под угрозой тотального уничтожения, — произошёл качественный скачок.

Вся агрессивная «антипутинская» оппозиция самоопределилась — так или иначе — как оппозиция не антиправительственная, не антипутинская, а антироссийская, коллаборационистская. Выступающая — и очень многими «либеральными» спикерами это было провозглашено чётко и открыто — не столько против «тирана», сколько против неполноценного народа, «быдла», «крымнашистов», заслуживающих «такой власти» сейчас, геополитического поражения в будущем и социально-экономического краха в результате.

В этой «мобилизационной» ситуации стали неизбежными консолидация всех политических течений, всех активных граждан на позициях защиты страны от внешней агрессии и — в условиях холодно-военного времени — значительное повышение уровня лояльности власти и лично Путину. Но в созданной при участии власти инфраструктуре информационно-политического регулирования весь «пророссийский» дискурс оказался обезоружен — лишён «территории», способов выработки и развития смыслов.

Что делают в последние месяцы и годы пресловутые «жертвы грёбаной цепи», оставшиеся при одной радиостанции, паре малотиражных газет и нескольких интернет-сайтах? А вот что: полностью владеют инициативой в идеологической войне. Они формируют и постоянно развивают связную, многоуровневую, объясняющую прозападную концепцию текущих событий; они постоянно, в комплексе и по разным тематическим линиям формируют и делают привычным негативный образ будущего — как для Путина, так и для России в целом; они постоянно — и достаточно эффектно — вбрасывают в массовое сознание образы, порождающие неуверенность и пессимизм. И ещё — они постоянно совершенствуют, развивают и дополняют сложную и многоуровневую систему аргументации по всем основным темам политической дискуссии.

Можно говорить при этом о многом — о принципиальной неизбираемости «либералов», о катастрофической профессиональной и моральной деградации как сообществе, особенно ярко выявившейся вокруг событий в Крыму, на Украине и вокруг Донбасса, о полномасштабном интеллектуальном дефолте целого слоя интеллигенции, потерявшего напрочь то, что было всегда свойственно русской интеллигенции — способность к сопереживанию и критическое мышление. «Либеральная пропаганда» превратилась в убогое, конвейерное производство низкопробных штампов и клише, она сама сделала всё, чтобы необратимо дискредитировать себя в глазах большинства.

Но эта убогая «фабрика смыслов» действует, и действует она автономно, зачастую — на инициативной основе, с участием как профессиональных, так и «самодеятельных» авторов. И здесь я не затрагиваю тему «центров управления» и «печенек госдепа» — наличие центров, скоординированных кампаний, копирайтеров на зарплате и т.д. не подвергается сомнению. Важно, что, помимо всего этого, есть действующая коммуникативная среда, в которой возможны разные уровни обсуждений и аргументов (в том числе с привлечением широкого круга самопровозглашённых и реальных «моральных» и «интеллектуальных» авторитетов, выступающих как от собственного имени, так и в «аллаверды» к позициям друг друга, в амплуа «нормальных/приличных людей»). И всё это позволяет коллаборационистскому дискурсу не просто существовать, но обеспечивает ему — помимо ресурсной поддержки — колоссальные возможности для саморазвития и экспансии.

Огромное — соответствующее 89 процентам социологической поддержки — большинство пророссийских авторов, экспертов и идеологов к такой деятельности попросту не допущено. На уровне управления процессами регулярно — стоит наиболее мотивированным, убеждённым и эмоциональным пророссийским авторам выступить в несогласованном, а то и в инициативном порядке — возникает недовольство, раздражение или грубый окрик (как в знаменитом восклицании одного популярного в блогосфере профессора, назвавшего — цитирую по памяти, поэтому без фамилии — «настоящим предательством» стремление «поддерживать президента не в любой ситуации, а только потому, что он делает то, что соответствует вашим жалким мыслишкам»). То есть получается парадокс — огромная территория «нового путинского большинства», территория добровольной и энергичной мобилизации, насильственным образом лишена инициативы в информационной войне. В то же время пресловутая «резервация», этот жалкий набор «сайтов-да-ладно-кто-их-там-читает», на глазах превращается из «резервации» в «инкубатор». Инкубатор агрессивной, эффективной и экспансивной идеологии.

Почему? Да потому, что «электорально ничтожная» аудитория этих «жалких» СМИ, а также либерального интернета, включая блогосферу, — это в том числе все те люди, которые (на своём низовом уровне) готовят к эфиру пропагандистские передачи первого и второго каналов, делают «Комсомольскую правду» и «Известия», работают в «Газпроме», «Роснефти» и — страшно сказать — в министерствах и управлениях АП. Да-да, вся «королевская рать», все те, кто наполняет официальные московские, петербургские и екатеринбургские офисы, все эти люди — включая сюда активистов партии «Единая Россия» и добровольцев ОНФ, патриотических блогеров и сотрудников пресс-служб силовых ведомств, — все эти люди являются аудиторией той самой оппозиционной «фабрики ненависти», которой от роду не пять и даже не десять лет.

Осколок «зеркала тролля», наводящий тоску и ненависть на мировосприятие, — да, он попал (или даже был воткнут по своей воле) в «либеральный» глаз. Но второй глаз было велено закрыть (по команде «зажмуриться! молчать! слушать мою команду!») — после чего «атмосфера ненависти», порождённая и выращенная соединёнными силами «хорошелицых рукопожатных» коллаборационистов, стала общей атмосферой.

В которую вынужденно погружают и народ — народ, до такой степени сохранивший здоровое начало и способности к понимающему и эмоционально открытому поведению, что один март 2014 года в его сердце перевесил и фальсификации, и коррупцию, и даже оптимизацию — всё то, что под прикрытием стабильности и за спиной у первого лица составляло все эти годы сущность антинародного консенсуса элит и контрэлит.

Собственно, здесь мы приходим к сути того, сейчас называют «пятой» и «шестой» колоннами, и что издревле называлось «русской смутой» — к противоборству-союзу самозванцев и опричников.

В сегодняшнем изводе самозванцы — эмоционально и культурно-исторически переставшие отождествлять себя со страной пребывания — выступают под известным лозунгом «За Россию без Путина», постепенно трансформирующимся — раз уж 89 процентов России за Путина — в лозунг «Быть сему месту пусту». Но и многочисленные опричники — те, кто уверен в своём святом праве на существование, принятие решений и процветание опричь собственного народа — они тоже выдвигают похожий слоган: «За Путина без России». Провозглашая свою абсолютную, нерассуждающую преданность первому лицу, объявляя любое недовольство в свой адрес или в адрес своих подельников-подчинённых предательством Родины и оппозицией Путину, они — как и их заклятые друзья-самозванцы — на самом деле враги и Путину, и России. Точнее, враги они любым попыткам спасти от развала нашу нацию-долгострой.

Ни тем, ни другим не нужен народ, сохраняющий и развивающий свой колоссальный культурный потенциал, свой «миростроительный» ресурс в масштабах нового века и нового тысячелетия. «Культурное раскодирование» русских как растущей цивилизации — вот общая задача снобов-«быдлоненавистников», врагов Русского мира, оптимизаторов образования и здравоохранения и чиновников-самодержцев всея дырюпинской волости. Потому что и те, и другие, и третьи — все они относятся к русскому миру исключительно как к ресурсу: одни — как «колонизаторы в пробковых шлемах», другие — как глуповские градоначальники. Их общее — отказ от устойчивости, от обратной связи, устремлённость в затягивающий водоворот деградации и хаоса. Их общее — энтропическая логика. Недостроенная и распавшаяся от отупения нация, жёсткая и непреодолимая — колониальная — социальная стратификация, третий мир на месте русского — вот их общая цель, взращённая в рейдерской, грабительской, бесчеловечной атмосфере современного цивилизованного западничества и извечного русского начальственного самодурства.

Выбор судьбы

И вот теперь — о выборе судьбы.

Мы миновали несколько исторических развилок, всякий раз напоминающих нам об альтернативах истории, которых она якобы не знает.

Но альтернативы её, историю, знают очень хорошо, потому что только из них она и состоит: кто бабочку раздавит, кто царевича убьёт, кто в Форос отдохнуть уедет, а потом оказывается, что это были развилки, и страна уже другая, если вообще осталась на карте.

Сегодня развилка исторической судьбы — особого качества для всех, кто выбор делает. И для России как страны, как цивилизации, как «нас, людей». И для Владимира Путина как человека, как «первого лица в единственном числе» в системе власти, как символа государственности. Нам уже приходилось выбирать. Выбирать с широко открытыми глазами, под крики ура, со страстной и вдохновляющей уверенностью в том, что главное — избавиться от опостылевшего застоя, и тут-то — как пел Юлий Ким — «как только вы уйдёте, поскольку мы в цейтноте, начнётся потрясающий атас! и дров мы наломаем, и дурочку сваляем, и то и сё — но главное, без вас! без вас! без вас! без вас!» — но всё обязательно и очень быстро наладится! Потом приходилось выбирать, как слепому на краю пропасти, — полная утрата ориентиров, полное непонимание происходящего, чувство близкой и неотвратимой опасности, отчаяние и — а вдруг? — проблеск надежды: давайте пойдём вот туда, и там будет мостик? Таким образом мы покинули устойчивый, но постылый мир прошлого. Таким образом пробирались по развалинам, которые образовались на его месте вместо «дивного нового мира». Таким образом выбрали — уже ни во что не веря и ни на что не надеясь — хрупкую стабильность как спасительный modus operandi на этапе управляемого движения в сторону от пропасти.

Выбор, который приходится делать сегодня, — принципиально иной природы. Это — не «прыжок наугад» (с горы или, наоборот, в сторону от пропасти). Это — ориентация на той исторической местности, на которой мы все сейчас находимся. Проблема одна — картография под запретом, географы пропили глобусы, «севера и юга не называть, да и нет не говорить».
Табуированность национальной идеологии, привычный запрет не то чтобы раскрывать секреты, но называть своими именами общеизвестное — вот самая серьёзная проблема сегодняшнего выбора. И это — проблема гласности.

В отсутствие национальной идеологии, запрещённой в Конституции для того, чтобы не допускать обязательного тоталитарного «изма», власть — а особенно её всё более самостоятельные «приводные ремни» — получила колоссальную возможность действовать анонимно.

Только эта абсолютная анонимность государственной политики позволяет вот уже пятнадцать лет сочетать консервативно-патриотическую, социальную и антилиберальную публичную риторику с радикальной либерально-монетаристской линией в экономике и в социальной политике. Только эта анонимность ставит вне закона публичное обсуждение остро стоящих вопросов межэтнических отношений, отдавая эти критически важные проблемы на откуп «правоохранителям», коррумпированным «диаспорами», и экстремистам-скинхедам, перехватывающим инициативу у легальных общественных организаций (не пытающихся, впрочем, её удержать). Только эта анонимность позволяет ведущим против России гибридную — и вовсе не только информационно-идеологическую — войну силам на международной арене получать в ответ от России экономические преференции, поставки стратегического сырья и титул «наших партнёров». Только эта удивительная неспособность называть вещи своими именами ставит власть в парадоксальную и позорную позу: с одной стороны, публично, со стороны действующих оппозиционных политиков, претендующих на участие в выборах, допускаются откровенно предательские, коллаборационистского характера высказывания, направленные против России и в поддержку её врагов, с другой же стороны, этим же политикам — только тс-с! — возможность участия в выборах перекрывается совершенно грубыми, не основанными на законе способами.

А самое главное — именно анонимность государственной позиции позволяет внешним и внутренним «хищникам» и «чужим» российской политики обезопасить себя и свои разрушительные цели от народа и президента. Если вещи не названы своими именами, то остаётся только одно дозволенное — ты за Путина или против? — но при этом словом «Путин» они называют себя: московские плиткоукладочники, петербургские счётчики голосов, сахалинские валютные губернаторы, севастопольские байкеры-застройщики, минздравовские и минобрнаучные оптимизаторы… Собственно, технология уже отработана и действует на «раз-два» — стоит какому-нибудь наглому прохиндею быть схваченным за руку обществом (если только общество не сразу представлено сотрудниками СК), как начинаются вопли про «майдан», «бендеровцев» и «приказы госдепа».

Путин, когда-то удачно преодолевший фазу «другого Андропова», сейчас становится — возможно, не осознавая того в полной мере — «новым Горбачёвым». В том смысле, что сейчас перед Путиным сейчас, как и перед Горбачёвым в 1986−87 гг. (после укрепления позиций в партии и при полной — на тот момент — поддержке народа), стоит задача выстраивания новых, дееспособных институтов, которые обеспечивали бы «путинскому большинству» две возможности — влиять на Путина, доводить до него без искажений свои запросы и интересы и поддерживать Путина всей силой своей политической энергетики в осуществлении его курса.

Что подвело тогда, в 1986−87 гг., и в конечном счёте обрекло на поражение Горбачёва и его проект (не будем сейчас считать, что его проект был направлен именно на то, что получилось)? Прежде всего, интеллектуальная трусость, идеологическая нерешительность. Горбачёв и иже с ним смертельно трусили называть вещи своими именами вовремя, а потому были вынуждены тянуться вслед за теми, кто опережал их с «номинациями» — за диссидентами, за западниками, на последнем этапе — за антикоммунистами. Поэтому все «великие прорывы» последнего этапа перестройки заслуженно воспринимались людьми как «вырванные» у власти, как обеспеченные не благодаря «инициатору и гаранту перестройки», а вопреки ему. И в конечном счёте только сам Горбачёв и его ближайшие соратники сегодня могут вспоминать о том, «как хорошо всё начиналось» — массовое сознание с высоты достигнутых «результатов» отторгает перестройку и её плоды тотально, практически во всех слоях и группах общества. Заметим коротко, что осталась одна-единственная социалистическая страна, которая сохранилась до сего дня без изменений, без эксцессов террора и фактически без серьёзных диссидентских угроз, — Куба, страна, руководители которой любые, самые ошибочные (что доказано результатами развития экономики) свои взгляды всегда отстаивали публично, честно и без лицемерия.

Путин — не Горбачёв, и ему — причём много раз и в самых разных ситуациях — хватало интеллектуальной смелости для преодоления собственных стереотипов: и в начале 90-х, и после политического поражения в 1996 г., и на разных этапах восхождения к власти. Он неоднократно менял словарь, «переворачивал стол», но сейчас — сейчас ему противостоят не только оппоненты, враги и т.д. Ему противостоит генетическая традиция замалчивания, удобная для многочисленных «вертикалей», превращающих прямое указание о поощрении политической конкуренции (указание, заметим, не с небес от Путина, а от своего непосредственного начальства в АП) в образцово-показательные учения по грубым нарушениям избирательного законодательства — с посадками, размахиванием фальшивыми удостоверениями АП и т.д. А с другой стороны — в отличие от Горбачёва, этого отличника начальной школы «общечеловеческих ценностей», — Путину противостоит ожесточённый, включивший на полную мощность свою зомби-агрессию западный мир. И — чего никогда раньше не было в русской истории — в открытую, без стеснения и камуфляжа, выступающие публично против своей страны и в интересах её геополитического поражения «оппозиционеры» — нынешние медийные власовцы, претендующие — вслед за ожидаемой ими всерьёз и скоро оккупацией — на роль идеологических полицаев «евроинтегрированной» России.

Каков же выбор Путина? Между чем и чем приходится ему выбирать?
Конечно же, не между «чужими» и «хищниками», не между «самозванцами» и «опричниками». Потому что и те, и другие нацелены прежде всего даже не на Путина как такового — объектом их разрушительного воздействия является народ как источник силы и власти Путина и Путин как выразитель народной энергии.

Поэтому выбор Путина, как и всегда на поворотах русской истории, — это выбор в пользу земщины, это переворачивание пирамиды власти — с тем чтобы её основание больше не висело в воздухе, а было отдано в руки населения.

Ни по одному из вопросов «называния вещей своими именами» сегодняшнего дня нет амбивалентных решений. Везде всё наглядно и прозрачно.

Так, сохранение эрзац-политики и псевдовыборов на следующем этапе превратит эти выборы в инструмент, решающий единственную задачу — задачу дестабилизации власти по «оранжевому варианту», поскольку ещё одного «успешного ЕДГ» с политической конкуренцией по-кидяевски общество не перенесёт. Неверифицируемые технологии выдвижения кандидатов (многократно опороченная практика сбора подписей, сомнительный и лукавый «муниципальный фильтр») не решают никаких задач, кроме одной: предоставить оппозиции массу убедительных аргументов для подрыва легитимности выборов, а недобросовестным и недалёким «исполнителям» — все возможности для того, чтобы игнорировать прямые и недвусмысленные установки своего административного начальства в Москве.

Как бы это ни казалось странным и «недемократичным», гораздо выгоднее — с точки зрения общественного доверия — официальное провозглашение политических рамок допуска или недопуска кандидатов для участия в выборах (неудачный пример — из-за закрытости и отсутствия критериев — «предвыборные совещания» по выдвижению кандидатов на выборах народных депутатов СССР в 1989 г., удачный, но пугающий — Совет стражей конституции в Иране). Другой механизм, малоизвестный у нас, но действующий, например, в Аргентине — это реальные общенародные «праймериз», заменяющие сбор подписей общим голосованием по выдвижению кандидатов и позволяющие отсечь маргиналов, не имеющих реальной социальной базы.

Потому что именно «в этом месте» находится ещё одна болевая точка российской политики — полное отсутствие оппозиции. Ещё раз: оппозиция (которая в Англии называется «оппозицией Её Величества») — это часть гражданского общества, это часть государственной политической системы, а не враг страны, не прямой выразитель воли её внешнеполитических оппонентов. Традиция недоверия к «оппозиции Его Величества» в России древняя — в «кровавое воскресенье» 9 января были расстреляны не бомбисты, террористы и грабители из революционных подрывных организаций, а лояльные рабочие, которые шли к царю с прошениями и иконами. И любые попытки прогосударственной, пророссийской политической критики в России до сих пор были обречены — их авторы либо выводятся за пределы политического поля, либо выталкиваются в объятия «обобщённого госдепа», либо — ещё один вариант — превращаются в политические муляжи (вроде нынешних «системных парламентских оппозиционных партий»).

Путин в сегодняшней ситуации не может оставаться президентом «правящей партии» — он должен подняться над политической системой, разделив, если можно так сказать, государственную власть и управление. Ему — «первому лицу» — нужна государственная власть и прямое руководство стратегией развития страны: культурой, просвещением, здравоохранением, обороной и наукой. А для формирования текущей системы управления ему нужна «оппозиция Его Величества», пророссийская оппозиция, субъектная и самостоятельная в выборе объектов критики и ограниченная — как и все легальные политические силы — доступным, внятным и честным «патриотическим пактом», с точки зрения которого недопустимым для российского политика может быть признано достаточно немногое — например, отказ от выбора народа Крыма, или публичные призывы к поражению собственного государства, или расистская и социально-расистская идеология — но в обязательном для всех порядке (вот, кстати, как мог бы выглядеть наш аналог «Совета стражей конституции»). Исключительно появление «пророссийской оппозиции» позволит Путину не только служить опорой для политической системы, но и самому опираться на неё. Только такая оппозиция избавит Путина и его политическую систему от того удивительного заложничества, в котором сегодня оказалась у радикальных либералов вся социальная политика в России. А самое главное, только такая оппозиция создаст для Путина новый горизонт преемства — и тогда его контракт с народом России, сколько бы он ни продлился — сможет быть в нужное время завершён совершенно иным, чем предполагается сейчас, образом: когда преемником власти, принадлежащей сейчас Путину, станет стратегическое путинское большинство, которое, в свою очередь, под руководством и при помощи Путина, сделает свой следующий выбор свободно, из нескольких вариантов, каждый из которых не будет выбором против России.
Ещё одной «точкой выбора» становится международная ситуация вокруг России — ситуация непризнанной мировой войны, в которой Россия позиционирует свои отношения с Западом и Украиной как «партнёрские» и в крайнем случае «конфликтные», а в ответ обозначается как государство-«международный террорист-агрессор». Тот же самый момент нерешительности в назывании вещей своими именами так же резко ослабляет Россию, как в своё время укреплял её позиции внезапный прорыв откровенности в мюнхенской речи Путина в 2007 г. и в российской политической риторике в августе 2008 г. Добровольный отказ от признания уровня конфликта с Западом превращает Россию в добровольного самообвинителя: она говорит о «наших украинских партнёрах», которые бомбят жилые кварталы Донецка и Горловки, они говорят о «российской террористической агрессии», в результате Донбасс и Горловку бомбят «защитники своей родины», а защищают и спасают мирных жителей «террористы» и «наёмники».

Но главный выбор Путина и его большинства сегодня — это, конечно, цивилизационный, русский выбор.

Если говорить о гласности и табу на слова, то именно слово «русские» оставалось и отчасти остаётся на сегодня наиболее табуированным политическим понятием в России. До какого-то момента его — с помощью эвфемизмов типа «россияне» — вообще попытались выбросить из респектабельного словоупотребления, оставив исключительно для словаря экстремистов нацистского толка. Эти ребята пытались всеми силами срастить «русских» со словом «нация» — только не в цивилизационном, а в биологическом, расистском понимании. Крым и Донбасс, с их «русской весной», «Русским Миром» и «Новороссией», вернули «русских» русским, и именно поэтому «Русский Мир» и «Новороссия» стали для «либпропагандистов» самыми ненавистными, до истерики, словами. Но именно после этого стало особенно очевидно, что отказ от эвфемизмов, от демагогии, от советского и антисоветского вранья возвращает Имя тому самому большинству, которое мобилизовалось в 2014 г. в поддержку Путина. Это — русское большинство, которое — как цивилизационный феномен, как новый процесс в современной истории — противопоставит «евроинтеграции» с её так ярко засвеченными в последние годы нацистскими корнями русскую интеграцию, объединяющую народы, культуры и миры на основе общего понимания добра, правды и справедливости.

И только на путях этой русской интеграции возможно сохранение России — как народа, как культуры, как политической системы и как государства. Сегодня — так уж получилось — Россия персонифицирует себя в Путине, нуждается в нём, опирается на него. Их — России и Путина — связка исключительно важна, их раскол и отторжение друг от друга — предельно опасны. Слишком многое сошлось на Путине, в том числе символически, слишком для многих его поражение стало бы катастрофой. Но — и в этом главный вызов момента — такая персонификация в первом лице власти, такая опора на него возможно только тогда и постольку, когда и поскольку сам он будет опираться на народное большинство и ценить его поддержку как единственное, что позволит ему успешно осуществить свою историческую миссию.