22.04.17.Владимир Мироненко
«Король под горой» — архетипический нордический персонаж, герой, спящий на острове и в пещере, который должен проснуться в тяжкую для родины годину. Таков легендарный король Артур, вопрошающий «настал ли День?» случайно разбудившего его крестьянина. Таков Фридрих Барбаросса, спящий в горе Кифгайзер, сидя за каменным столом, как и Ленин, кстати, огненно рыжебородый. Его длинная борода охватывает стол двумя кольцами, а пробудится он, когда колец станет три.
Исторические даты в странах, уверенных в себе — повод для осмысления истории, уже случившейся, нравится она кому-то или нет. У нас это повод устроить очередную грызню, стравливая граждан, для отвода глаз от своих неблаговидных делишек.
Когда собаке нечего делать, она, как известно, лижет себе причинное место. Когда в тупике политиканы, они принимаются «хоронить Ленина». Ну или квакать об этом.
Так вот, всё просто: пора бы прекратить квакать про «похоронить Ленина». Ленин уже похоронен — другое дело, что сохранился он, стараниями советской науки, безупречно, много лучше прочих покойников.
Вот это квакающих пугает не по-детски. Я, кажется, понял, почему.
Таков Хольгер Датчанин, тоже бородач, воспетый Андерсеном: «Он крепко спит и видит сны, и ему снится всё, что происходит в его родной Дании. Каждую новогоднюю ночь к нему является ангел Господень и подтверждает: всё, что снилось в этом году Хольгеру Датчанину, — сущая правда, и он может спокойно спать, потому что его родине не грозит большая опасность. Но как только возникнет такая угроза, старый Хольгер Датчанин поднимется во весь свой громадный рост, да так стремительно, что приросшая к столу борода оторвётся и на мраморе появятся трещины. Тогда он выйдет из своего подвала, чтобы сражаться, и об этом услышит весь мир…»
Таковы Генрих Птицелов, Карл Великий, Вацлав Святой и многие другие.
Вот и Ленин, словно бы прилёгший на пять минуточек, не даёт покоя мещанам и буржуям, подсознательно опасающимся, что он проснётся и устроит новый славный перфоманс, как сто лет назад.
Не волнуйтесь, не проснётся. Вождь под горой, как и король под горой — только миф. А вот массы таки могут пробудиться, если сильные мира сего, как и во времена Владимира Ильича, будут вести себя нехорошо. И наследие этого колосса будет тогда, конечно, исключительно актуально и востребовано.
Мораль для властей предержащих исключительно проста: если не хотите, чтобы вам надавал по морде новый Ленин, не нужно вести себя как свиньи. Только и всего. Не нужно вести себя как свиньи не только по отношению к народу, но и по отношению к истории своей, по отношению к самой крупной её фигуре.
Захоронений каких только не бывает на свете; пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, а вы не лезьте с суконным рылом и совковой лопатой в великие могилы.
Нравится он вам или нет, но именно Ленин, именно ленинский красный проект — ключ к истории современной России, шире, современной Евразии.
Я очень хорошо запомнил свой первый приезд в Москву, когда убедительно понял это. Я бродил по этому городу, погружённому в жутчайший мороз, встречая знакомые по книжкам названия, стараясь представить хрестоматийных извозчиков, купцов и самовары; получалось как-то неубедительно. Николай Васильевич Гоголь, хоть убей, а не хотел идти по бульвару имени себя, в то время как в Киеве он запросто является на любой улице.
На улице Тверской зыбкой тенью материализовался было детина в красной рубахе со связкой баранок, но тут же растаял, уступив место реальному ходячему гамбургеру. Из гамбургера торчали тоненькие, кривенькие ножки, он притоптывал, и, очевидно, как и я, осип на морозе, потому что рекламные лозунги с призывами посетить заведение выкрикивала из нутра его какая-то жужжащая штука вроде радиоприёмника.
У сахарных завитушек старинной церкви, дымясь, пробежал длиннобородый боярин в горящей шубе с длинными рукавами, выпучил глаза и пропал.
Великая история великого города ускользала от меня.
И только прочитав на мемориальной доске «здесь жил и работал Феликс Эдмундович Дзержинский», я увидел в окне старого здания мрачную высокую фигуру в шинели защитного цвета, накинутой на плечи, со стаканом кипятка в руке.
Я уже шёл дальше, а спину всё сверлил непреклонный прозрачный взгляд. Это был прорыв; призраки Москвы, призраки Руси святой, так и хлынули в дзержинское окно, продавцы баранок, кровавые мальчики, блины и самовары, бояре и попы, дух города наконец проник в меня, мёрзлого туриста.
Город-холст, заселённый и застроенный как бы эскизными мазками, задыхающийся от явно несвойственного ему быстрого движения, насыщенный людскими и автомобильными толпами, изобилующий башенками, шпилями и куполами, город, в котором сбылась евразийская мечта Льва Николаевича Гумилёва, воплощённая таджикскими гастарбайтерами, и поезда метро ходят по кругу Вечного Возвращения, Москва, как и вся Россия, как и Украина, как и Беларусь, отличительной чертой своей имеет именно незавершённость, неопределённость, нестационарность, текучесть.
Вот почему революционер Дзержинский по сей день стремительно шествует по запорошенному московскому тротуару навстречу очкастому Свердлову в кожаном картузе, а в музее Маяковского слышны беспокойные шаги приговорившего себя к расстрелу поэта, тупое мурло ельцинского танка рыгает огнём преисподней в сторону уже чистого белого дома, а в небе над ним трясутся всё порастерявшие руки гэкачеписта Янаева.
Эпоха революций есть ключ и к неблагополучной Евразии, и к благополучной Москве, самому сытому и гламурному городу России, смачному, как блин с икрой, на фоне беспонтовых пирожков.
Безусловно, ключевое место города — Красная площадь. Именно на Красной площади собирается русская история, во всех своих эпохах, именно на ней сходятся стихия и воля, прошлое и будущее, национальное и всемирное, нерушимое и неудержимое. Всё так, на Красной площади, как на каменной ладони, история России, её возвышенность и возниженность, если так можно выразиться.
Я вошёл на Красную площадь сквозь красные ворота ранним утром в чертовский мороз, сосульки застывали в усах и бороде. У музея истории, что у ворот, крутился ряженый, точно в такой же шубе, как призрак боярина. Эффектнее бы смотрелся Шварценеггер в шинели и ушанке, отдающий честь, как в «Красной жаре».
Небо пронзали остроконечные башни Кремля, увенчанные пятиконечными звёздами: звёзды красные, и башни тоже красные, как клешни вареного рака.
Окружившие площадь церкви напоминали кремовые пирожные, кругленькие, розоватые, забавно-расписные. Собор Василия Блаженного, совсем игрушечный, раскрашенный во все цвета кубика Рубика, маячил вдали. Но из-за горизонта, яростно клубясь, непрерывно валили клубы белого, облачного дыма, и яростный солнечный свет пробивался через них, да, солнце било в глаза, не на шутку рассвирепев в холоде зимы.
На фоне этого неистовства становилось как-то жаль Василия с его игрушечным собором, который вот-вот унесёт вместе с дымом в небо, жаль остреньких башенок, и понятнее были странные жесты зелёных инопланетян Минина и Пожарского, холодно же им здесь в коротких туниках, если я так заледенел в своём пальто.
Потом уже, пройдя дальше, я увидел, что дым валит из заводских труб вдали; Красная площадь находится на возвышении, и поэтому их не видно. Какое небо! Стремительные клубы облаков, пронзающие лучи и далёкая лазурь, как иллюстрация соединения несоединимого. Как замечательно выбрана площадка! Тот, кто решил поставить в нужном месте завод, был ещё одним создателем ансамбля.
В самом сердце площади, у Кремлёвской стены, зеркалился, темнел чёрным лабрадором и холодно пламенел лучами солнца Мавзолей, зловещий и пронзительный в скупом, сдержанном выражении скорби.
Начитавшись пошлых и злопыхательных глупостей об этом сооружении, я не мог вообразить себе его величия. Мавзолей, небольшой, единственный находящийся в своей стихии на фоне неистового неба, и есть сердце площади.
Пошлейший каток, поставленный неразумниками напротив, отражался в его гранитных плитах. Впрочем, и каток с глупым тарахтящим радио имел свой символизм. В архитектурном ансамбле он представлял современность, вместе со шмотьём в здании ГУМа за ним.
Я подошёл к горе и спящему королю — ко входу в усыпальницу человека, который, обладая могучим инстинктом властелина, отрицал сам принцип власти; и всё же, воюя с царями, он сам неизбежно стал царём. За дверями, вдали, виднелся абсолютно чёрный советский герб, словно бы нарисованный Ильёй Масодовым, под ним стояли часовые.
Я сотни раз видел это место на всяческих открытках, но ни одна из них не передала его дух. Само присутствие среди остреньких башенок и раскрашенных куполов траурного футуристического здания будоражит взор и ум, как облака, валящие из-за горизонта, или лучи, раздирающие облака, наглядное свидетельство того, что времени больше не будет.
Путь в Мавзолей лежит вдоль Кремлёвской стены. Люди всегда найдут способ быть неравными, это замечательно иллюстрирует кладбище коммунистической элиты, провозгласившей стремление ко всеобщему равенству. У Кремлёвской стены похоронен светлейший гений Горький и мерзкий негодяй Вышинский, учёные мужи Курчатов и Келдыш, сомнительные личности вроде Землячки и Андропова, свойские парни вроде Брежнева и Гагарина и спорные персонажи вроде Сталина и Жукова.
На могиле Сталина, кстати, цветов больше всего, а Жукову стоит преуродливый памятник на коне с яйцами перед Историческим музеем — на его фоне я фотографировал, по просьбе, четырёх юных таджиков, мороз минус двадцать пять, а им хоть бы хны в спортивных штанах, мастерках и шапках-гномках.
Крупская и Инесса Арманд упокоены рядом со склепом своего мужчины номер один, разделившие его и в смерти.
Светящийся Ленин, вождь под горой, лежит в тёмном зале, сгусток нездешней энергии, заключённый в кристалл. Толстые стенки кристалла создают эффект 3D.
Вождь пленён, но спокоен, в облике его нет ни предсмертного страдания, ни иссушенности мумии. Монголоидности, заметной на некоторых фотографиях, тоже нет; черты лица неожиданно аристократичны, руки по-дворянски миниатюрны. Правая сжата в кулак, точно бы, умирая, он ухватил нечто, чего не должен был отдавать простым смертным.
Ленин действительно ярко-рыж, пламенея и в спокойствии небытия, дитя и отец огня.
Надо быть куском ваты, чтобы не почувствовать значения этого места. Не нужно тревожить дух великого мертвеца, чья гробница спечатала эпохи. Без чувства истории нет народа, — а не познав революцию, ты не можешь обладать этим чувством. Впрочем, если верить господину Медведеву, история России насчитывает всего двадцать лет.
Ну что ж, если в день рождения великого человека мы не созрели обсуждать его деяния, но созрели обсуждать архитектуру, безусловно потрясающим памятником которой является Мавзолей, то мы сделали это.
Что же касается Владимира Ильича, никаким вандализмом — культурным ли, историческим, литературным — его из истории не изымешь. Сколько ни квакай, будет стоять нерушимо, возвышаться, величественная, эта глыба, вершина, равной которой из рядом стоящих — нет.
Комментариев нет:
Отправить комментарий