Л. Пирогов. Важнейшим из искусств является балалайка

23.11.15
Текст: Лев Пирогов
Фоторафия из архива автора 

Литературный критик Лев Пирогов о ключевых понятиях эстетики XXI века.

Если бы я писал учебник по эстетике-21 (то есть двадцать первого века), главным понятием, а вернее, категорией в нём была бы, разумеется, пошлость. Что такое пошлость? Это идея, овладевшая массами.

Однако начал бы я с другого...

Если вы не чужды прекрасного и какой-нибудь из соцсетей, то наверняка хоть раз наслаждались искусством балалаечника Алексея Архиповского. Помните, такой, на Асисяя похож? Собственно, сам Алексей Архиповский вряд ли похож на Асисяя, но его сценический образ специально так продуман — под стать балалайке, инструменту простонародному, простодушному и дуракавалятельному. Вот выходит такой Иван-дурачок, Ванюшка, достаёт балалаечку (с незаметным крохотным проводком и звукоснимателем) и начинает валять что-то, в голове не укладывающееся: помесь Баха с пинкфлойдом. Чудо?



А если показать Алексея Архиповского его интернет-обожателям без звукоснимателя, без «саунда», и не Баха играющим, а обычный балалаечный репертуар? Были бы они так же впечатлены? Сомневаюсь. А если дать послушать то, что он играет, сказав, что это сыграно на синтезаторе? Ну... Тогда, честно говоря, вообще слушать особо нечего.

Выходит, тут вся соль в балалайке. Не в музыке и не в исполнительском мастерстве, о котором мы, как правило, судить не можем (хотя делаем это с удовольствием), а в фокусе: «Смотрите, балалайка звучит, как электрогитара!.. как синтезатор!.. как музыка сфер!..».

Если в твоём искусстве нет фокуса, к сердцам миллионов ты дорожки не проторишь. Ещё Алексей Толстой писал в «Гиперболоиде инженера Гарина» про двух виртуозов-инструменталистов (не буду врать, что помню, как их там звали), развлекавших публику всякими непристойными репризами. Самое отвратительное, писал он, что при всём этом они были действительно превосходными музыкантами. От осознания этого — что музыканту, чтобы прокормиться, приходится вести себя подобно ярмарочному шуту, в сердце советского рассказчика истории разливалась тоска. Будь он человеком христианской культуры (а он и был), он сказал бы, что это поношение в человеке Божьего образа.

Или вот взять художников. Нарисуй под камеру стакан с водой, чтобы как настоящий был, и ты великий мастер в глазах народных. За стакан они тебе простят всё. И тему-идею, и сверхзадачу, и... Потому что в рисовании у них на глазах стакана (ну, не важно, чего) содержится нечто более важное, чем сверхзадача, нечто коренное, основополагающее для искусства, его древний стержень, хтон.



Фокус.

«В условиях всеобщей неграмотности важнейшими из искусств для нас являются кино и цирк», — якобы говорил когда-то Ульянов-Ленин (на самом деле не говорил). Потом это якобы сократили до одного кино.

А надо бы — до одного цирка. И никакой безграмотности, безграмотность тут ни при чём. Искусство (в современном его состоянии и понимании) происходит из фокуса. Не из обрядового действа, как многим бы хотелось и как многие утверждают, а из ярмарочного кривляния. Из упорной тренировки и инженерной придумки. «Из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил», в общем. Музыка начинается с этого. И изобразительное искусство начинается с этого. И литература начиналась когда-то с этого — с техники (секрет, к сожалению, утерян).

Литературный образ, чтобы запомниться, должен слегка удивить. Должен превратить что-нибудь одно во что-нибудь другое. Метафора — это когда одно выглядит и звучит как другое. Деревяшка с жилой — как скрипка, балалайка — как синтезатор, бумага и карандаш — как стакан.

Так что публика, млеющая от игры на балалайке так, будто это не балалайка, или перепощивающая «как мужик нарисовал, будто стакан на столе стоит», осталась у основ бытия. А кто считает, что искусство должно выражать мысль, расширять сознание, преобразовывать действительность etc., — те, подобно гей-параду, ушли от основ.

Конечно, приятнее всего и у основ погреться, и авангардом себя почувствовать, поэтому так популярна, например, мысль, что Владимир Сорокин — великий писатель. Великий писатель нашего времени. Почему? Да потому что фокус: раз, раз, а потом бах. И потому что — «сверхзадачи»: бах не просто так, «а со смыслом». И, заметим, почти никакой иронии.

Много ли иронии в читателе Пелевина? Не больше, чем в читателе Достоевского. Люди внимают фокусу с той же важностью и той же серьёзностью, с какой внимают «серьёзному искусству». Если постмодернизм — это «ирония плюс занимательность», то сегодняшнее искусство — это что угодно минус ирония.
О ирония, эта гадина!.. О ней поговорим в следующий раз.