Р. Носиков. Решение «русского вопроса»

22.06.16
roman_n
Роман Носиков 

Сегодня 22 июня, большой день. В этот день нам есть, что вспомнить. О чем подумать.

22 июня — это день, когда гитлеровская Германия и ее союзники совершили то, ради чего их породила и взрастила западная цивилизация. Они приступили к решению «русского вопроса».

Русские и их товарищи дали на заданный вопрос вполне исчерпывающий ответ.

Чужой смех

Эта авантюра дорого стоила немецкому народу и тем, кто согласился стать в этом деле его сообщником. И только милосердие наших предков не сделало эту цену непомерной. Только милосердие наших предков, их дисциплина и сдержанность, проявленные спустя четыре года, позволили немецкому народу и еще десятку народов поменьше дожить до нынешних дней.

Только поэтому в Берлине сейчас звучит вся та же немецкая речь, по улицам ходят, шарахаясь от беженцев из Северной Африки, немецкие девушки. Греют на солнечных курортах старые кости немецкие пенсионеры.

Всего этого могло и не быть. И немцы это понимали. Вот кусок записи из дневника обычного немецкого парня: «В полдень мы отъехали в совершенно переполненном поезде городской электрички с анхтальского вокзала. С нами в поезде было много женщин — беженцев из занятых русскими восточных районов Берлина. Они тащили с собой все свое имущество: набитый рюкзак. Ничего больше. Ужас застыл на их лицах, злость и отчаяние наполняли людей! Еще никогда я не слышал таких ругательств... Тут кто-то заорал, перекрывая шум: «Тихо!» Мы увидели невзрачного грязного солдата, на форме — два железных креста и золотой немецкий крест. На рукаве у него была нашивка с четырьмя маленькими металлическими танками, что означало, что он подбил четыре танка в ближнем бою. «Я хочу вам кое-что сказать, — кричал он, и в вагоне электрички наступила тишина. — Даже если вы не хотите слушать! Прекратите нытье! Мы должны выиграть эту войну, мы не должны терять мужества. Если победят другие — русские, поляки, французы, чехи — и хоть на один процент сделают с нашим народом то, что мы шесть лет подряд творили с ними, то через несколько недель не останется в живых ни одного немца. Это говорит вам тот, кто шесть лет сам был в оккупированных странах!» В поезде стало так тихо, что было бы слышно, как упала шпилька».

Но это все было уже потом. Через несколько лет. Через несколько лет страданий, боли, горя, слез, унижений, плена, убийств, голода, расстрелов, повешений.

И еще смеха. И бахвальства.

Вот посмотрите, как видит войну в 1941-м немецкий пропагандист.



«Угроза в лице этих пленных советских орд обезврежена». Посмотрите на этих жалких, оборванных людей. Это тоже наши предки. Они смешны. Забавны даже. Им можно дать сигаретку перед тем, как расстрелять или отправить подыхать в концлагерь. Они растеряны. А напротив них стоят настоящие победители. Хищники. В красивой форме. С красивыми значками.

А вот как видит 22 июня 1941 года мой коллега-журналист Егор Просвирнин, один из идеологов политического движения, созданного Игорем Стрелковым: «22 июня 1941-го года Белая Европа вернулась в Россию. Небо потемнело от самолетов. Земля затряслась от танков. Деревья зашатались от хохота — это хохотали сотни, тысячи чинов Русской императорский армии, вступившие добровольцами в вермахт, СС или создавшие свои подразделения. Белые русские возвращались в красную совдепию... Они резали, сжигали заживо и хохотали. Они пили смерть красных и не могли напиться, жажда сжигала и сжигала их, гнала от горы трупов к горе, от горы к горе, от горы к горе. От мяса к мясу. И мяса всегда было мало».

Упорные русские

Тогда — 22 июня 1941 года — никто еще не знал будущего. Никакого. Не случилось еще ни битвы под Москвой, ни Сталинграда, ни Курской дуги, ни берлинской операции. Ни холодной войны, ни Гагарина, ни Горбачева, ни Ельцина. Ни Беловежской пущи. Ни чеченских войн. Ни апартеида в Прибалтике. Ни этнических чисток по всему павшему СССР.

Ни Евромайдана. Ни Крымской весны. Ни Новороссии. Ни санкций. Ничего этого не было.

А были только люди. Это были такие же люди, как те, которых с таким удовольствием показывает немецкая кинохроника образца 1941 года. Из тех же школ. С тех же заводов и колхозов.

Дневник генерала Гальдера, 29 июня 1941 года: «Следует отметить упорство русских соединений в бою. Имеют место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами. Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Сведения с фронта подтверждают, что русские везде сражаются до последнего человека».

Откуда им, завоевателям из тысячелетнего рейха, было знать, что один из «упорных русских» поднимет Знамя Победы над Рейхстагом? Особенно тогда — когда снималась эта задорная немецкая кинохроника и «деревья шатались от хохота» тех, кто решил приватизировать титул «русский»? Откуда?

Из дневника жительницы города Каунаса Елены Буйвидайте-Куторгене: «14 января 1942 г. Большой мороз — 28–30 градусов. Вид военнопленных ужасен. Умирают тысячами. Иногда утром более сильных, очевидно, гонят по набережной на работу. Призраки, тени людей! На днях немцы убили женщину, перебросившую хлеб через забор. Труп ее немцы не позволяли убирать несколько дней».



В таких условиях создавались подпольные ячейки, готовились восстания и побеги.

Бывал такое, что твой собрат-военнопленный вдруг начинал говорить о том, что все кончено, все пропало, надо только сотрудничать. Или вдруг, наоборот, проявлял невиданный прежде патриотизм и рвение, любовь к Родине и товарищу Сталину. И тот, и другой могли внезапно слегка прибавить в весе и вернуть румянец. Глаз начинал блестеть веселее.

И тогда их собратья ночью душили их вшивыми матрасами — и находили при них списки, записки, доносы. На следующий день, обнаружив труп осведомителя, администрация проводила допросы и расстрелы.

Зачем было так рисковать? Кушал бы человек. Завидно, что ли? Много ли ты тут, в плену, навоюешь? Но душили. Душили. Сворачивали шеи. Топили в отхожих местах. Везде. Всегда. Неизменно.

Быть человеком

А в тылу — в Москве, Туле, Сталинграде, блокадном Ленинграде — под градом зажигалок и листовок о неизбежной победе великой Германии люди работали. Собирали танки. Делали снаряды. Сверлили стволы. Крестили и отпевали. А с листовок им улыбались здоровые, сытые и красивые немецкие солдаты.

Но однажды те улыбки исчезли. И смех тот прекратился. Что-то попало в горло. Хохотун поперхнулся. Дернулось неуверенно лицо. Нога сделала первый шажок назад. И улыбка — пропала.

И как-то так постепенно получилось, что обсуждаются уже совсем другие вопросы этики и морали.

Старший сержант-артиллерист Всеволод Олимпиев: «Вопрос о мести фашистам как-то отпал сам собой. Не в традициях нашего народа отыгрываться на женщинах и детях, стариках и старухах. А невооруженных немцев-мужчин, пригодных для службы в армии, мне не приходилось встречать ни в городах Силезии, ни позже, в апреле, в Саксонии. Отношение советских солдат к немецкому населению там, где оно оставалось, можно назвать равнодушно-нейтральным. Никто, по крайней мере из нашего полка, их не преследовал и не трогал. Более того, когда мы встречали явно голодную многодетную немецкую семью, то без лишних слов делились с ней едой».

Всеволод еще, конечно, не знал того, что будет потом. Он не знал про холодную войну, про бегство нацистов в Америку и о Просвирнине не догадывался. А в 41-м, среди царящего тогда повсюду чужого веселья, он не знал, что он будет в Германии решать — мстить или не мстить.

И в 1945-м он, солдат победоносной Красной армии, как и весь народ, как и все такие же, как он, солдаты, труженики, пленные, оккупированные, хотел того же, что и в 41-м, и в 42-м,  — быть человеком.

Не сверхчеловеком. Не белым европейцем. И не хорошим, правильным, а поэтому получше питающимся, русским.



Он хотел быть человеком. Каждое мгновение своей жизни. С 22 июня 41-го по 9 мая 45-го. С первого и до последнего вздоха. У станка, в окопе, у матраса предателя.

Именно поэтому история и запомнила русского как почти сверхчеловека — именно его.

И никого другого.

Роман Носиков