Леонид Радзиховский
um.plus © 2016
Придумать конкретный информповод для данной заметки не смог – никакая круглая дата не просматривается. Значит, обойдемся без повода, придется ограничиться причиной.
Причина же проста – граф Л.Н. Толстой разбирался в российской общественной и политической психологии лучше, чем все «политологи», «геополитики», «хироманты» и нетитулованные шарлатаны вместе взятые. (Забавно, что с этой фразой никто из них спорить не посмел бы). Поэтому любая попытка разбора его взглядов имеет бОльшее значение как раз для «актуальной политики», чем крики об угарных и угоревших информповодах.
Политическую философию Толстого разбирал другой популярный русский гений – Ленин.
У двух пророков в своем отечестве было много общего – мессианские комплексы, ярко выраженная психология альфа-самцов, авторитарность и нетерпимость. А еще – оба были правдорубы. Терпеть ненавидели и начальственную благонамеренно-пафосно-патриотическую брехню и сладко-либерально-политкорректных «балалайкиных». Поперек и первым, и вторым они «стремились дойти до самой сути», резали грубую правду-матку, как ее понимали. Толстой – по-своему, Ленин – по-своему. Ленин в статье «Лев Толстой, как зеркало русской революции», писал, что Л.Н. выражал сумму взглядов и предрассудков патриархальных крестьян – существующий режим они, мол, отвергают, но революционную борьбу не принимают. Себя-то В.И. понятно, считал стоящим не на голове, а просто на голову выше – представитель пролетариата, не шутка!
Но Ленин-то писал о «зеркале революции» до революции. Ну, да, Толстой пережил 1905 г. – ну, так какая это была революция… Так – репетиция одна. Причем – провалившаяся.
А вот сегодня у нас уже куда больше материала. Сейчас можно посмотреть на Толстого в зеркале и русской революции и контрреволюции, и новой «гибридной революции» и «гибридной контрреволюции». И во всех этих зеркалах борода Льва Николаевича смотрится очень эффектно.
Толстой – в соответствии с темпераментом – был и крайним консерватором и крайним революционным анархистом. Что кстати, тоже характерно для русского общественного сознания. Как говорил третий русский человек – Достоевский – «две бездны, две бездны, господа!»
Впрочем, Толстой не любил истерический пафос, на «бездны» не напирал, а говорил в более спокойном стиле.
Его alter ego, немудрено названное «Левиным», вежливо, но категорически не принимал либералов.
Почему?
Общественная деятельность (он бы поставил непременно кавычки!) кажется ему фальшивым ритуалом.
«Я думаю, что двигатель всех наших действий есть все-таки личное счастье.… Я думаю, что никакая деятельность не может быть прочна, если она не имеет основы в личном интересе. Теперь в земских учреждениях я, как дворянин, не вижу ничего, что бы содействовало моему благосостоянию.… Для меня земские учреждения просто повинность платить 18 копеек с десятины, ездить в город, ночевать с клопами и слушать всякий вздор и гадости… »
«Дворянин», «земские учреждения» тут ни при чем.
Сегодня огромная масса российских жителей (то самое «молчаливое большинство» ) точно то же скажет – и про «гражданское общество» и про любую «политическую деятельность».
Пофигизм? Обломовщина? Слепой куриный эгоизм? А вот Толстой бы ответил – ничего подобного. Искренность. Нежелание честного человека играть в чужие дурацкие и фальшивые игрушки.
Он так и отвечает: «Наши учреждения и все это – похоже на березки, которые мы натыкали… для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я от души поливать и верить в эти березки!»
Либеральный «сводный брат» (все не случайно!) Левина тут пытается ему объяснить, что в Европе лес-то не «сам вырос», а его растили – нашли «ту необходимую связь, которая существует между личным интересом и общим.… Березки не натыканы, а которые посажены, которые посеяны, и с ними надо обращаться осторожнее. Только те народы имеют будущность, только те народы можно назвать историческими, которые имеют чутье к тому, что важно и значительно в их учреждениях, и дорожат ими».
Либеральная нудота, тягомотный подстрочник с английского…
Ну-с, хорошо. «Учреждения», «общественная деятельность», сытая либеральная «правильность» и сытая фронда – декорация, снобизм, фальшивка, игра, да часто еще и корыстная… (По дороге кстати, Левин точно также отвергает – да еще куда грубее! – и патриотическое желание ехать воевать за «братьев славян» в Болгарию, ну, сейчас, понятно, в Донбасс. Все те же фальшиво-пафосные игры, да еще и с кровью). Ну, хорошо, а как же, собственно, должна выглядеть честная, естественная, живая социальная жизнь? Понятно, слово «социальная» для Толстого – очередная фальшивая нота, но все же – как должно жить хотя бы в Государстве?
Знамо как…
— Что ж нам думать? Александра Николаич, инператор, нас обдумал, он нас и обдумает во всех делах. Ему видней… ».
Нет, это все-таки не Левин – до такой степени морального совершенства он так и не дорос. Это — старик-пасечник Михайлыч, но Левин прилагает адские усилия, чтобы быть таким же. И у него – хоть и на своем языке – вполне получается.
«Он говорил вместе с Михайлычем и народом, выразившим свою мысль в предании о призвании варягов: «Княжите и владейте нами. Мы радостно обещаем полную покорность. Весь труд, все унижения, все жертвы мы берем на себя; но не мы судим и решаем».
Браво. Брависсимо! Сам К.П. Победоносцев с внезапной светлой улыбкой (столь трудной для его лица!) кивает головой в такт каждому слову…
И – зря!
Лев Николаевич был человек увлекающийся, человек крайностей. Уж коли полетел в охранительство, то и Победоносцева переплюнет. Но – ненадолго он туда пошел!
Это Толстой-то «все унижения» на себя возьмет? Ага, разлетелся… Это он-то откажется «судить и решать», передоверив это чиновникам (ну не лично же Царю!) Да уж – где сядешь, там и слезешь.
Еще Левин объяснял, что за свои права он будет бороться всеми силами – «когда у нас, студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права»… Может к концу романа Левин забыл, что думал в начале? Да нет. Просто, опять же – одно дело своя рубашка, а другое – «общее знамя», которое и правда можно легко сдать «варягам». В политику – не лезу, пока она сама ко мне не влезет. Нейтралитет.
Что ж – и это позиция более чем актуальная сегодня для того же «молчаливого большинства». Это и есть наш Общественный договор (чтоб не прятаться за «большинство» — вот и я один из тех, кто этого Договора придерживается).
Но то – «мы с Левиным». А дальше-то дело как известно куда хуже пошло…
В «Воскресении» Нехлюдов уж точно – бунтовщик хуже Пугачева.
Не стану пересказывать роман (как известно, далеко не лучший у Толстого). Всего две цитаты. Побывав у Победоносцева («Топорова») Нехлюдов думает: «Интересы народа, — повторил он слова Топорова. – Твои интересы, только твои», думал он, выходя от Топорова.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность [правоохранительных] учреждений… Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирала, ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа».
Короче: государство есть аппарат классового насилия – как говорил Ленин.
«Такое объяснение всего того, что происходило, казалось Нехлюдову очень просто и ясно, но именно эта простота и ясность и заставляли Нехлюдова колебаться… Не может же быть… чтобы все те слова о справедливости, добре, законе, вере, Боге и т.п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость».
Но колебался Нехлюдов или не колебался, а вот вывод он сделал неслабый: «Да, единственное приличествующее место честному человеку в России в теперешнее время есть тюрьма!»
Вот что отразилось в «зеркале русской революции»…
Толстой стал, как известно, «живым пророком» вовсе не из-за своих действительно великих книг. Нет, они стали лишь «стартовым капиталом», для его «морального стартапа». Дальше этот писательский капитал тысячекратно умножился, и в итоге имел почти такое же отношение к гигантскому идеологическому капиталу Толстого, как, скажем, теорфизика и три звезды Героя Соцтруда – к куда меньшему, но тоже очень большому идеологическому капиталу Сахарова.
Для подготовки Революции, для делегитимации (т.е. морального убийства) «грубо корыстной и жестокой власти» Толстой сделал, конечно, в 100 раз больше, чем мало кому известный Ульянов. Толстовство, эта смесь из плохо переваренного даосизма, буддизма, Руссо, христианства и т.д. «на выходе» для сотен тысяч нищих студентов, «народных учителей», «ищущих интеллигентов», грамотных крестьян и т.д. означало, в конечном счете одно – человеческий приговор правящей власти. То есть, нечто прямо противоположное «идеологии Левина – старика Михайлыча».
В этом смысле Толстой так же «работал на Ленина», как тот же Сахаров «сработал на Ельцина» (или даже на Березовского?)
Интересно, что даже когда в «зеркале» отразились горящие усадьбы (1905 г.), Толстой не нашел ни одного слова осуждения революционерам, а только жандармам. Слова чиновного русофила и убежденного русофоба Победоносцева «Россия – ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек» — могли бы вызвать у Толстого только брезгливое отторжение («Твои интересы, только твои»!)
Зеркало революции отражало само себя, ту реальность, которую «оно», это «зеркало» в большой мере и породило
Так обстояло дело до смерти Толстого.
Конечно, страшно любопытно – как бы он принял 1914? Хватило бы у него сил противостоять волне патриотического безумия, которая далеко унесла А. Франса и Т. Манна, Б. Шоу и М. Вебера, Г. Плеханова и К.С. Станиславского и всех-всех-всех?
А 1917? Декрет о Мире, декрет о Земле – разве это не похоже на слова Толстого? Или он увидел бы всю ложь и безумие большевиков?
Интересные, но, понятно, бесплодные гадания на кофейной гуще…
Но вот что любопытно.
Сейчас, читая Толстого, мы хорошо знаем – какая альтернатива «грубо жестокой и корыстной власти» возникла в реальности. Сперва – резня и хаос, «идут 12 шагом», а потом, когда Ленин создал, а Сталин закрепил новое государство – такая жестокость (и, кстати, корысть!), которую Толстой и вообразить не мог.
Знаем. И…?
Какой же вывод?
Прав Михайлыч – «Александра Николаич нас обдумал, он нас и обдумает», а то, когда сами-то начали думать – видишь, чего удумали… Но совсем не думать – трудно.
Прав «либеральный брат» Левина – «березки посажены и с ними надо обращаться осторожно», а то, когда поломают либеральные березки, одни осины останутся… Но березки – ломкие, а то и просто гнилые.
Прав Нехлюдов – «все слова государства это только прикрытие для самой грубой жестокости и корысти» — ведь и правда «развод на высокие слова», скрывает именно эти вещи… Но что из этой правды следует? Какие действия? Начать новый замкнутый круг?
Простые, детские вопросы. И как положено таким вопросам – ответа нет.
Точнее, каждый человек, каждое поколение видит в «зеркале» свою кривую рожу, ищет и находит на эти вопросы свой ошибочный ответ. Когда найдут ответ безупречный – История кончится.
Но пока что до этого вроде далековато.
Комментариев нет:
Отправить комментарий