Р. Ищенко. "Таллергоф и Терезин".

Ростислав Ищенко
"Стратегия России"
(№№ 01-05. 2015)

Геноцид по-европейски

Предлагаемая читателю работа имеет своей задачей не только привлечь внимание специалистов и общественности к практически забытому даже большинством профессиональных историков факту геноцида галицких русин австрийской властью в 1914–1917 годах. Автор пытается предложить логически непротиворечивое объяснение того, почему геноцид стал возможен, в некоторой степени даже неизбежен в конкретных исторических условиях. Показать, как отзываются его последствия в наше время. Ведь многие из тех особенностей современного украинского общества, которые мы считаем родившимися и развившимися в последние 20–25 лет, на самом деле уходят корнями в предельно мифологизированную и поэтому практически неизвестную гражданам современной Украины историю австрийской Галиции.

Как мы знаем, общество, не знающее своей истории, обречено на повторение собственных ошибок. В том числе таких трагических и страшных, как геноцид галицких русин. В ходе политического развития современной Украины, характеризуемого острым (куда более острым, чем в Галиции начала ХХ века) противостоянием двух частей страны, последние 10 лет ведущих непримиримую борьбу каждая за свой вариант будущего, были созданы те же условия, которые сделали возможным «европейский» геноцид русин в 1914–1917 годах. Не удивительно, что одни и те же предпосылки привели к идентичным результатам — попытку нового геноцида русских по галицийским рецептам мы можем сегодня наблюдать в Новороссии. И вновь без участия Европы не обходится.

Введение

1914 год. Австро-Венгрия. Штирия. Грац. Талергоф. Первый концлагерь на территории Европы. Уничтожение европейским государством десятков тысяч собственных граждан по этническому принципу. Эти десятки тысяч — наши земляки с Западной Украины, те, кого сегодня называют галичанами, а тогда они именовали себя русинами (руськими, русскими), подразделяясь далее на знакомых нам и сегодня бойков, лемков, подолян, гуцул, покутян, верховинцев, долинян и другие этнические группы современной украинской Галичины, тогдашней Галиции.

Ситуация представляется совершенно неправдоподобной, невозможной не только с точки зрения наших представлений о сегодняшней Европе, но и исходя из того, что мы знаем о Европе конца XIX — начала XX века. Это время, когда уже закончились кровавые революции первой половины века XIX и еще не начались глобальные потрясения первой половины века XX. В этот период своего пика достигла именно гуманистическая составляющая европейской цивилизации.

Как же именно в это время стало возможно массовое уничтожение цивилизованным европейским государством собственного мирного населения? Государством, уже почти сорок лет как принявшим конституционную форму правления? Для того чтобы это понять, следует отрешиться от статического восприятия истории, от рассмотрения ее событий, как моментального снимка. История — динамический процесс, и для адекватного восприятия ее следует просматривать, как киноленту. Объяснить отдельные события настоящего можно, лишь углубившись на столетия в прошлое и там найдя первые истоки конфликтов и союзов будущего.

Впрочем, в случае с геноцидом русинского населения Галиции, для объяснения феномена Талергофа нет необходимости погружаться в седую древность. Завязка драмы происходила всего за полтораста лет до 1914 года, а полная расстановка фигур на политической шахматной доске австрийской Галиции произошла лишь в 1870-е — 1880-е годы.

Необходимо отметить, что в силу недетерминированности исторического процесса, даже в этот момент, когда все предпосылки для геноцида русин сложились, он не был предопределен. Были другие пути решения назревших проблем и преодоления реально существовавших противоречий. В конечном счете, старт геноцида был дан свободной волей его организаторов и исполнителей, которые именно такой способ решения общественного конфликта сочли наиболее приемлемым и эффективным. Нам представляется, что они ошибались.

Мы будем говорить именно о феномене Талергофа. Хотя были и другие места заключения, где в массовом порядке подвергались репрессиям граждане Австро-Венгрии — галицкие русины. Это Терезин в северной Чехии, тюрьма в Праге, даже Венская тюрьма. Но именно Талергоф, благодаря «Талергофскому альманаху», изданному уцелевшими узниками, стал символом этого забытого миром геноцида как по размаху, так и по характеру. Этот геноцид утратил даже отдаленные признаки законности и превратился, по сути, в способ решения проблемы галицких русин путем поголовного уничтожения тех из них, кто не желал отказаться от своей русскости.

Но говоря о Талергофе как о символе, мы не забываем, что не только там и не только австрийцы, но и венгры, и чехи, и поляки приложили руку к трагедии галицких русин. И, что особенно страшно и мерзко, их собственные собратья — такие же русины, только отказавшиеся от русскости и принявшие навязываемую австрийцами украинскость, стали едва ли не главными, если не организаторами и палачами, то провокаторами геноцида и доносчиками. Эти предтечи петлюровцев и бандеровцев так же преданно, как это по сей день делают их эпигоны, верно служили интересам иностранных держав против собственного русского народа (от принадлежности к которому они добровольно отказались), истово помогая властям находить свои жертвы.

Для того чтобы понять и адекватно оценить феномен Талергофа, нужно проанализировать исторические процессы. Подобный анализ, необходимый для полного понимания причин трагедии русинства, должен начаться с последней четверти XVIII века. Тогда волею исторических судеб Галиция осталась единственной из земель древней Руси, не возвращенной под скипетр Всероссийских Императоров, превратилась в отдаленную провинцию Австрийской (Священной Римской, а позднее — Австро-Венгерской) империи.

Глава 1.
Галиция под властью Австрии

Галиция (Галицкая Русь) вошла в состав австрийского государства в качестве коронной земли под названием Королевства Галиции и Лодомерии (Володимерии) в результате первого раздела Польши (1772). Границы Галиции — австрийской провинции практически полностью повторяли границы древнерусского Галицко-Волынского княжества. Поэтому нам не должно показаться удивительным, что направленные в край имперские чиновники обратили внимание, что среди его обитателей преобладают не поляки, а другой народ — русский или близкородственный русскому. Это обстоятельство несколько обеспокоило первого губернатора присоединенной провинции графа Пергена.

Его опасения были вполне оправданными. Губернатора можно назвать профессиональным и дальновидным администратором. Сегодня его бы квалифицировали как хорошего геополитика, просчитавшего ситуацию на несколько шагов вперед. Судьба Речи Посполитой не вызывала сомнений уже после первого раздела. Вопрос ликвидации польского государства был делом времени, а не принципа. Следовательно, рано или поздно границы Австрийской и Российской империй должны были сомкнуться. Население Галиции оказалось бы в непосредственном соприкосновении с родственным государством, что и произошло через двадцать лет. Западные провинции России, граничившие с Галицией, были населены тем же народом — такими же русинами, русскими. Разница была лишь в том, что в Польше и затем в Австрии русины были угнетаемым меньшинством (венцом карьеры для русина была должность сельского священника или старосты), а в Российской Империи их собратья являлись государствообразующим народом, поставлявшим Санкт-Петербургу фельдмаршалов, администраторов и даже «ночных императоров». Далее легко прогнозировалось нарастание русофильских тенденций среди населения пограничной провинции, что создавало потенциальную угрозу внутренней стабильности и территориальной целостности Австрийской империи.

Но император Иосиф II не разделял опасений своего губернатора. Прежде всего, вероятно, потому, что близкое по происхождению галицким русинам коренное население Закарпатья, уже долгие годы, со времени присоединения (в 1687 году) королевства Венгрия, пребывавшее под властью династии Габсбургов, не давало оснований для сомнения в своей верности. Проницательный Перген, понимавший, что лояльность венгерских, закарпатских русин объяснялась лишь их отдаленностью от российских границ, вскоре был сменен, а ситуация в крае долгие годы не оправдывала его опасений.

Возможно, и не оправдала бы, если бы не непродуманные действия преемников Иосифа II. В конце концов, не каждая эвентуальная угроза превращается в реальную, а проведением разумной и взвешенной политики различные государства в разные исторические периоды неоднократно добивались лояльности самых разноплеменных подданных. В том числе и находящихся на границе с родственным им этнически государственным образованием.

В принципе, и австрийская политика в Галиции на раннем этапе отличалась умеренностью. Скорее всего, если бы заданный в первые десятилетия австрийской власти подход сохранился, то проблема предполагаемой галицкой нелояльности никогда не взбудоражила бы умы имперских чиновников. И не дала бы старт цепочке событий, приведших к геноциду 1914–1917 годов. Можно сказать, что в какой-то степени проблема потенциальной нелояльности русин, приведшая к геноциду, была вначале придумана австрийцами. И лишь затем, с приложением серьезнейших усилий центральной и местной властей, воплощена на практике. То есть усилия, направленные на преодоление не существовавшей, а лишь потенциально способной возникнуть проблемы, вначале эту проблему создали, а затем многие годы ее углубляли.

В первые десятилетия после перехода Галиции к Австрии в официальных документах для обозначения коренных обитателей края употреблялись термины «русский», «русские» («Russen», «Russe», «russisch»), то есть такие, которые применялись и для основного населения России. Русским назывался и язык преподавания в новооткрытой Мункачевской (Мукачевской) семинарии, готовившей душепастырей для Закарпатья и Восточной Галиции. По сути это был славяно-русский язык, исполнявший функции литературного в Киевской и Московской Руси до образования русского литературного языка. На том же русском языке велось преподавание в основанном в 1784 году Львовском университете. Характерно, что в этот период противоречий между властями в Вене и населением Галиции не возникало. Власти не посягали на природную русскость галичан. А те, в свою очередь, не имели оснований для выдвижения каких-либо претензий к властям. Права австрийского императора на Галицию не вызывали у населения сомнений, а его власть не вызывала отторжения.

Положение стало меняться после второго (1793) и третьего (1795) разделов Польши, когда между Россией и Австрией образовалась общая граница. И меняться оно начало именно по инициативе власти, давшей, таким образом, старт неконтролируемому развитию цепи событий, влияние которых и отдаленные последствия мы испытываем до сих пор.

Уже в 1796 году австрийский историк Иоганн Христиан Энгель указывал, что соседняя с Галицией Волынь была присоединена к Российской империи как «составная часть древней российской державы». (Коцовський В. Маркіян Шашкевич // Зоря. 1886. № 4. — С. 66). Отсюда историком делался вывод, что Россия впоследствии может потребовать себе Галицию, также входившую когда-то в состав древнерусского государства. Необходимо, однако, подчеркнуть, что Энгель говорил о внешней угрозе (Россия может предъявить претензии на Галицию), а не о внутренней (население Галиции потребовать присоединения к России). Тем не менее австрийские власти озаботились именно настроениями населения, которое, во-первых, оставалось лояльным Вене и, во-вторых, не имело никакого влияния на политику официального Петербурга.

Как показали дальнейшие события, указание Энгеля было вполне резонным. Впрочем, территориальные притязания на Галицию Россия до 1914 года заявляла только один раз, во время последнего крупного расширения имперской территории при Александре I. Без всякого сомнения, даже если бы на территории Галиции жило не только не русское, но и вовсе не славянское население, это не помешало бы Александру предъявить на нее претензии. Присоединил же он к России Польшу и Финляндию. А ведь не только население этих стран не было русским, но и сами они никогда не были Русью — не управлялись князьями из дома Рюрика.

В 1809 году российский император Александр I затронул в разговоре с французским послом Арманом де Коленкуром тему Герцогства Варшавского, образованного незадолго перед тем по инициативе Наполеона. При этом монарх заявил: «Любое увеличение герцогства за счет Галиции противоречит моим интересам, а последняя должна быть целиком или частично присоединена к России». (Ададуров В. Наполеон і Галичина: встановлення французького тимчасового протекторату в 1809 році. // Вісник Львівського університету. Серія історична. 1999. Вип. 34. — С. 454). Здесь также важно отметить «целиком или частично». Ведь западная Галиция была населена поляками, а центром ее был Краков — старая польская столица. Следовательно, территориальные претензии Александра к Австрии не были мотивированы этнически. Он не возвращал ранее утраченные территории, но присоединял новые. И позиция населения Галиции интересовала его меньше всего.

Однако это не было очевидно австрийцам, поскольку формально позиция Александра I полностью соответствовала оформленной еще Иваном III в XV веке традиции российской монархии — заявлявшей о своем династическом и историческом праве на все земли бывшей Киевской Руси, некогда управлявшиеся князьями из дома Рюрика, как на свою «отчину и дедину». Именно эта идеологическая концепция обосновывала трехвековое (к тому времени) движение России на Запад, начавшееся с войн Ивана III с Великим княжеством Литовским за Вязьму, Смоленск и Чернигово-Северскую землю. И практически (за исключением Галиции) завершенное Екатериной II, оформившей ликвидацию польского государства в ходе его трех разделов, и возвращение российской монархии восточных земель Речи Посполитой с русским православным населением.

Конечно, идеологическая концепция Ивана III к тому времени отжила свое, а Российская империя со времен Екатерины стремилась к естественным защитимым границам: от Балтики по Одеру к Бескидам и Карпатам, далее по Пруту к Дунаю и к Черному морю, защита которого должна была обеспечиваться контролем над проливами Босфор и Дарданеллы. Всероссийских императоров не интересовала этническая принадлежность народов, населявших данные территории. Их интересовали сами территории как гарантия обеспечения военной защиты и торговых интересов империи. О естественности этих рубежей свидетельствует тот факт, что выйти на них Россия стремилась и при Екатерине, и при трех Александрах, и при двух Николаях, и даже при Сталине. Именно последний, сформировав после победы в Великой Отечественной войне социалистическое содружество, практически решил проблему естественных границ (кроме турецких проливов, до которых так и не смог дотянуться, хоть и очень хотел).

Интересно, что в рамках этого стремления к естественным границам присоединение Галиции не является обязательным, а занятие территорий за карпатскими перевалами, включая польскую Западную Галицию и бывшее венгерское Закарпатье, и вовсе нежелательны. Но движение Российской империи на Запад не было в то время каким-то образом логически мотивированно. Концепция естественных границ еще не была практически сформулирована, в то время как концепция династических и исторических прав была близка и понятна и Вене, и Санкт-Петербургу. Наконец, в России с начала XIX века начал зарождаться, а затем бурно развиваться панславизм, потенциально готовый обосновать претензии Санкт-Петербурга не только на Галицию, но и на Сербию, Чехию, Словакию — на все славянские земли Австрии и Турции. При этом надо учесть, что Австрия сама претендовала на турецкие земли на Балканах, населенные славянами, и видела в России сильного конкурента.

Кроме того, в том же 1809 году небольшая часть Галиции (Тернопольский округ) действительно была присоединена к России. Однако в 1815 году Александр I вернул эти земли Австрии, и с тех пор Российская империя не выдвигала территориальных претензий к соседней стране. Но ведь в политике рассматриваются не намерения, а возможности. Понятно, что Австрия, здраво оценивая возможности России, имела основания для опасений. Русская армия совсем недавно разгромила объединенные силы Европы (среди которых были и австрийцы) под командованием ее лучшего полководца — императора французов Наполеона I и вошла в Париж всего через два года после того, как наполеоновская «Великая армия» перешла Неман и вторглась в Россию. Понятно, что и войти в Вену русским войскам труда бы не составило. Во всей Европе всю первую половину XIX века (вплоть до Крымской войны) не было силы, способной на равных противостоять России.

Еще раз отметим, что само население Галиции не давало никаких оснований для подозрений в нелояльности, но именно с этого момента австрийское правительство, считая, что претензии России на Галицию могут быть возобновлены в любой момент, постаралось искоренить в русинском населении восточных владений самосознание общности происхождения с соплеменниками по ту сторону границы. Австрийские власти перестраховывались, пытаясь заранее исключить любые условия для возникновения в провинции ориентированного на Россию движения, а в результате сами же создали условия для его возникновения. Впрочем, конфликтная ситуация в провинции вызрела не сразу, но противоречия уже возникли, и согласие между населением и властью, раз будучи нарушено, так никогда больше и не восстановилось. Власти покусились на внутренний мир подданных, подданные, оставаясь лояльными внешне, внутренне отказали власти в легитимности.

В документах галичан теперь предпочитали именовать не русскими, а рутенами. Было прекращено преподавание на русском (славяно-русском) языке в учебных заведениях. С 1816 года языком обучения в галицких школах был официально утвержден польский. «Нет никаких политических оснований противиться обучению в Галичине польскому чтению и письму, — подчеркивали австрийские чиновники. — А если принимать во внимание соображения политического свойства, то, конечно, менее благоразумно распространять вместо польского «рутенский» язык, представляющий лишь наречие русского языка». (Филевич И.П. Карпатская Русь накануне ХХ века // Новый сборник статей по славяноведению. СПб. 1905. — С. 49).

В 1822 году власти запретили ввоз книг из России. Всячески препятствовали они и изданию книг на русском языке внутри страны. Крупный галицкий историк Дионисий Зубрицкий, опубликовавший в 1830 году во Львове оду Гавриила Державина «Бог», попал под подозрение в неблагонадежности, поскольку имел неосторожность заявить, что именно на язык Державина следует ориентироваться местным литераторам.

Полицейский надзор был установлен за издателями чисто культурологического, не претендовавшего на какое-либо политическое значение, альманаха «Русалка Днестровая» (1837). Маркиана Шашкевича, Якова Головацкого, Ивана Вагилевича обвинили в русофильстве, а тираж сборника, за исключением нескольких десятков экземпляров, которые удалось спрятать, конфисковали.

Проводимая властями политика денационализации Галицкой Руси неизменно сопровождалась полонизацией. «В пору занятия Галичины Австриею епископы (по крайней мере, к сельскому духовенству) отзывались по-русски, — констатировал галицкий исследователь. — Теперь же официальным языком русско-униатских консисторий возле латинского стал исключительно польский язык». (Свистун Ф. Прикарпатская Русь под владением Австрии. Львов. 1895. — С. 74).

Неугодным оказался даже кириллический алфавит. Русинов убеждали отказаться от него в пользу латинского. Латиницей издавались сборники народных песен, что, очевидно, должно было, по мнению издателей, демонстрировать принадлежность народной культуры галичан к польской.

Объяснить позицию Вены в данный период можно обычной перестраховкой. Австрийские власти не боялись каких-либо неожиданностей от разделенной между тремя государствами Польши, считая, что сам факт раздела (а значит, и заинтересованности трех мощнейших европейских военных держав в сохранении status quo) служит гарантией от любых покушений поляков на реставрацию собственной государственности. В то же время вызывала беспокойство отчетливая, ощущавшаяся и на самом высшем — во дворце, и на самом низшем — в сельской хате, уровнях, этническая близость галицких русин к государствообразующему народу Российской империи, которая далеко превосходила Австрию в военном отношении. Впрочем, дальше попыток культурной полонизации русин, которая должна была обосновать «права» Австрии на них как на часть польского, а не русского народа, дело тогда не шло.

Так продолжалось до 1848 года, когда в Австрии, как и во многих других европейских странах, вспыхнула революция.

Глава 2.
Весна народов

Это время историки называют «весной народов». В самом деле, революционные события привели к активизации народных движений, что способствовало национальному возрождению во многих краях разноплеменной империи Габсбургов. Не обошла стороной «весна народов» и Галицию. Несмотря на многолетнюю полонизацию, в русинах сохранялось сознание того, что они не являются частью польской нации, а представляют народ, отдельный от польского. При этом вопрос о степени близости их к великорусам не обсуждался, как имевший тогда скорее теоретическое значение.

Была создана Главная русская рада, взявшая на себя руководство делами галицко-русского населения, в основном в части реализации его культурных и духовных запросов. Примечательно, что среди галицких русинов доминировали тогда консервативные настроения. В отличие от поляков, которые, хотя и находились в Галиции в сравнительно привилегированном положении, приняли активное участие в революционных выступлениях.

При таких условиях Вена сочла за благо, в противовес польскому движению, поддержать русинов. Однако и в тот момент австрийские власти беспокоились о том, чтобы галицко-русское движение не пошло по пути сближения с Россией. Тогдашний галицкий губернатор граф Франц Стадион фон Вартгаузен вызвал к себе лидеров русинов для «отческого» внушения. «Правительство не может положиться на вас, — говорил он, — потому что вы для него едва ли не опаснее самих поляков; вы русские, и вы волей-неволей тянетесь к России. У вас с русскими один язык, один обряд, одно имя. Россия имеет огромный интерес держать в повиновении поляков, которые ее ненавидят, а на вас, которые ее любите, она может не сегодня, так завтра предъявить свои права, и вы охотно броситесь в ее объятия». (Кельсиев В. Галичина и Молдавия. Путевые письма. СПб. 1868. — С. 173).

Следует признать, что слова губернатора не были лишены некоторых оснований. Галицко-русская интеллигенция воспринимала русских Российской империи как братьев по крови. Впрочем, осознание кровного родства вовсе не означало желание присоединить край к России. На фоне как раз тогда совершавшейся в Австрийской империи отмены барщины и сохранения крепостнических порядков в Российской империи подобные стремления (если они у кого-то и были) не могли стать массовыми. Хотя в беседе с губернатором представители галицко-русского общества высказали иной аргумент: «Население России есть схизматическое (то есть православное. — Авт.), мы себя к нему не причисляем». (Свистун Ф. Указ. соч. — С. 269).

Как видим, уже тогда часть галицких русин, принадлежавшая к униатской церкви, считала себя иным народом, чем их единокровные братья, сохранившие верность православному обряду. Постепенно, за сто лет, осознание своей конфессиональной отличности, не дававшее полностью идентифицировать себя с русским православным народом, переросло в уверенность в своей этнической инородности. Да, тогда до этого было еще далеко, и, скорее всего, этническое отторжение не возникло бы, а конфессиональные противоречия сгладились, если бы не геноцид 1914–1917 годов, ставший логическим завершением многодесятилетней политики дерусификации русинов, проводившейся австрийскими властями с упорством, достойным лучшего применения.

Итак, непременным условием поддержки галицких русинов австрийским правительством стало отмежевание их от русской нации. Однако дальнейший ход событий нарушил планы венских политиков. В Венгрии, одной из главнейших провинций империи, вспыхнуло восстание. Повстанцы разгромили посланные против них войска. Само существование государства оказалось под угрозой. Императорский двор просто вынужден был обратиться за военной помощью в Санкт-Петербург.

Весной 1849 года русская армия перешла австрийскую границу. Путь в Венгрию пролегал через Галицию. Появление русских солдат произвело на русинов огромное впечатление. «Жители городов, местечек, деревень без различия сословий сбегались толпами смотреть на нас. Чем глубже проникали мы в Галицию, тем радушнее встречали прием не только от крестьян, но и со стороны интеллигенции, — писал позднее в мемуарах участник похода, офицер пехотного полка П. В. Алабин. — Нас ждала, нами восхищалась, нами гордилась, торжествовала и ликовала при нашем вступлении в Галицию партия русинов, составляющих три части всего населения Галиции».

«Русский народ в Галиции, — замечал Алабин далее, — все время польского над ним владычества хранил неприкосновенно свои обычаи, свой русский язык, конечно, несколько в искаженном виде (на котором теперь пишутся, однако, стихи, песни, значительные литературные произведения, учебники, даже издается газета «Зоря Галицка»), но религия его предков исказилась унией. Впрочем, униатские ксендзы русинов, может быть, разделяя сочувствие к нам своей паствы, по-видимому, искренно нам преданы. Многие из них приходили поближе познакомиться с нами, откровенно нам высказывая, что они гордятся нами, как своими братьями, перед немцами и поляками, и сопровождали нас приветами и благословениями, когда мы потянулись далее за Лемберг». (Алабин П., Четыре войны. Походные записки в 1849, 1853, 1854–1856, 1877–1878 годах. — Самара, 1888. — Ч. 1. — C. 15, 25–26.)

Надо полагать, многие галичане, кто с надеждой, а кто и со страхом, подумывали о том, что российский император использует подходящий момент и присоединит край к своим владениям. Вероятно, еще больше опасались аннексии в Вене. Но, как известно, этого не произошло. После подавления венгерского восстания армия Николая I покинула пределы Австрии. Тем не менее появление в Галиции русских войск и наглядно продемонстрированная близость галицких русинов с русским народом Российской империи, способствовали, помимо желания австрийских властей, развитию галицко-русского движения в направлении дальнейшего единения с Россией. И хотя речь шла о единении культурном, языковом, литературном, а не политическом, сама поднятая тема, конечно же, не могла не тревожить правящий режим.

Тем более что австрийские власти не могли не понимать, что, если Александр I отказался от аннексии Галиции во многом из соображений геополитического характера (ради консервативно-охранительной стабилизации Европы в рамках Священного союза приняв в качестве компенсации польскую корону), то Николаем I двигали в основном причины личного характера. Унаследовав от отца (императора Павла I) средневековые понятия о рыцарской чести, о братстве всех правящих домов Европы, император не представлял возможным воспользоваться тяжелым положением австрийской короны для отторжения в свою пользу ее территорий. Но ведь императоры приходят и уходят, а политическая реальность (в частности, возможность выдвижения Россией претензий на Галицию) остается.

Существующую в верхах настороженность по отношению к русинам целенаправленно подогревали поляки, по окончании революции вновь пошедшие на сотрудничество с правительством. Например, уже в декабре 1851 года наместник австрийского императора в провинции граф Агенор Голуховский (поляк) представил Францу Иосифу докладную записку, в которой указывал на нежелательность использования в школах местного наречия, поскольку это повлечет за собой интерес галицкой молодежи к русской литературе. «Нельзя отрицать, — замечал Голуховский, — что в таком случае стали бы возможны и нашли бы себе поддержку взгляды и настроения, не отвечающие интересам государства и католической церкви». (Филевич И.П. К истории Карпатской Руси // Варшавские университетские известия. 1906. № 1–2. — С. 140–141).

Не будем забывать, что Польша с момента унии с Великим княжеством Литовским и Русским (на тот момент представлявшим альтернативное Московской Руси русское государство) долгое время конкурировала с Россией за право стать объединителем всего славянства. В разные периоды польские короли владели по совместительству чешской и венгерской коронами, распространяя свою власть также на Силезию, Моравию, Словакию, Хорватию и часть Сербии. С переходом большинства этих земель под власть Габсбургов и приобретением Австрией большого количества славянских подданных эта концепция альтернативной славянской империи перешла по наследству венскому двору от двора варшавского вместе с политикой дерусификации своих русских подданных.

Логическим завершением этой политики, предопределявшей столкновение интересов России и Австрии на Балканах, стали рост напряженности между венским двором и его славянскими подданными, Первая мировая война, геноцид русинов, поражение и распад Австро-Венгрии. Однако в тот момент, в конце 1840-х годов, когда австрийские власти окончательно сделали выбор в пользу дерусификации своих русинских подданных, все эти катастрофы даже не просматривались на горизонте. Только начиналось длинное, более чем полувековое царствование Франца Иосифа, чья политика и привела империю к краху. Накануне его, в 1916 году, когда неизбежность поражения уже не вызывала сомнений, император — главный виновник краха — скончался, так и не успев увидеть плоды трудов своих.

Итак, австрийские власти рьяно взялись за искоренение русскости. Пока это распространялось только на культуру и язык и еще не предполагало физического уничтожения русских. «Чисто русский язык, — сообщал Дионисий Зубрицкий в частной переписке русскому историку Михаилу Погодину, — подозревают у нас как симпатизирование с Московщиной. Сам тихий и смиренный журналец «Галицкая зоря» получил увещание, чтобы он не осмелился употреблять московские слова под опасением запрещения». (Свистун Ф. Указ. соч. Часть II. Львов, 1896. — С. 51). Как видим, принятый современными националистами курс на насильственную украинизацию и попытки вытеснения русских языка и культуры из повседневного обихода граждан Украины — хорошо забытая (хоть, очевидно, и не всеми) практика Австро-Венгрии. Можно предположить, что и вызвана она аналогичной причиной — диктуемым политикой желанием подальше развести части единого народа.

В том же 1851 году власти со всей очевидностью продемонстрировали принятие концепции, изложенной в записке Голуховского — была распущена Главная Русская Рада. Правда, необходимо еще раз подчеркнуть, к прямым репрессиям против русинов власти пока не прибегали.

Гораздо более жесткой по отношению к «русофилам» политика Вены стала после того, как Российская империя, вынужденная противостоять англо-франко-сардино-турецкой коалиции, увязла в Крымской войне. Неожиданно для Санкт-Петербурга Австрия заняла откровенно антироссийскую позицию. Соответственно, всякие проявления симпатий к России внутри страны немедленно пресекались. Когда, например, в одном из глухих галицких сел местный греко-католический священник по просьбе нескольких жителей провел молебен за успех русского оружия, то переполох поднялся и в Вене, и в папском Риме. «Провинившегося» душепастыря лишили прихода и отдали под суд. Само село, где выявили «крамолу», было поставлено под строгий надзор властей.

Не меньший переполох произошел и в другом случае, когда жена одного священника, поссорившись с приезжим чиновником, в сердцах крикнула, что «молится Богу, чтобы Россия забрала, наконец, Галицию и перевешала цесарско-королевских чиновников». Вряд ли в данном случае можно вести речь о заявленной политической позиции, скорее это всплеск эмоций в бытовой ссоре. Аналогичные мы можем и сегодня наблюдать во время бытовых скандалов, когда разгоряченные спором люди, быстро забывают об истинной причине ссоры и пытаются уязвить друг друга, поддавая уничижительной оценке национальную принадлежность, политические взгляды оппонента. Или ассоциируя себя с какой-нибудь внешней силой (например, «мы европейцы»), предполагая, по умолчанию, что часть ее харизмы передается и ассоциируемому.

Вероятно, такие инциденты были единичными. Массовыми они быть не могли — угроза сурового и неотвратимого наказания за подобные «проступки» ощущалась слишком явственно. Но, несмотря на это, все тот же граф Голуховский в донесениях правительству называл их «очень характерными». «Через подпитывание идеи племенной и национальной общности с Россией, через высказывание зависимости будущей судьбы Галиции от матушки-России и греко-схизматической церкви выдает стремление не только к литературному и культурному, но и к политическому соединению с северной великой державой», — подчеркивал он через несколько лет, в очередной раз вспоминая случившееся. (Кревецький І. З секретів польської політики у Галичині 60–70 рр. м. ст. // Літературно-науковий вісник. 1911. № 7–8. — С. 36).

Подверглись репрессиям и молодые русины-гимназисты, организовавшие во Львове литературный кружок и изучавшие произведения русской литературы. «Эти собрания так напугали и поляков, и правительство, что, придавши им значение политическое, многих 14–16-летних мальчиков посадили в крепость, других исключили из гимназии с решением не определять ни в какие учебные заведения», — сообщал настоятель церкви при русском посольстве в Вене, протоиерей Михаил Раевский. (Раевский М. О национальном и религиозном движении русского народа в Галиции // Христианское чтение. 1862. Ч. II. — С. 115). Для сравнения, в России в те же годы подобная репрессия могла быть применена только к открытым борцам с самодержавием — революционерам, выступавшим с оружием в руках (организовавшим охоту на царя-освободителя Александра II) или подстрекавшим народ (крестьян) к бунту. За чтение художественной, неполитической литературы или за изучение немецкого (или даже украинского) языка в крепость никого не сажали.

Давление на русинов осуществлялось также в культурно-языковой сфере. От редакторов газет требовали изменить язык печатных изданий, сделав его непохожим на русский литературный. К несогласным применяли административные меры. Так, в 1858 году была закрыта «Церковная газета», издававшаяся для русинов видным закарпатском общественным деятелем Иоанном Раковским.

В связи с этим можно также вспомнить сегодняшнюю практику украинских телеканалов и иных СМИ, чей язык имеет мало общего с литературным украинским языком. Он зато «обогащен» галичанскими диалектизмами, заимствованиями из суржиков диаспоры, а то и непосредственно из польского, а также романских, германских языков и американской версии английского. И меры административного, а то и уголовного воздействия на предпочитающих использовать русский язык сограждан современные националисты также требуют внедрить в законодательство, не гнушаясь попутно и внесудебными расправами над неугодными.

В связи с этим стоит обратить внимание, сколь быстро совершили австрийские власти переход от мер административного давления (закрытие альманахов, газет, роспуск общественных организаций) к прямой уголовной репрессии (заключение в крепость). Во-первых, можно с сожалением констатировать, что оказавшееся возможным в середине XIX века столь же легко осуществимо и в начале века XXI. Сегодняшние «дерусификаторы Украины» с тем большей легкостью повторяют путь австрийских коллег, что являются куда менее образованными, цивилизованными и приверженными гуманистическим ценностям. Во-вторых, нарастание жесткости репрессий свидетельствовало о том, что пропаганда и меры административного давления не давали результата, и власти постепенно ожесточались, пытаясь все же сломать непокорный народ.

«Многие духовные лишились мест своих, студенты выгнаны, граждане из среднего сословия отданы под строжайший присмотр, — констатировал Михаил Погодин, живо интересовавшийся событиями в Галиции. — Известный почтеннейший адвокат просил позволения брать для прочтения Свод русских законов, подаренный нашим правительством публичной библиотеке. Полиция отказала, несмотря на поруки и залоги. Адвокат попросил ходить, по крайней мере, в библиотеку и читать там, обращался ко всем начальствам, ставил на вид, что галицкие помещики, имея часто поместья и дела в России, имеют нужду в справках: ничто не помогло». (Погодин М.П. Отрывки из писем о положении славян в Европе М. П. Погодина к министру народного просвещения // Русская беседа. 1859. Т. I. — С. 78).

Ярким проявлением антирусинской политики властей стала предпринятая в 1859 году по инициативе опять-таки Агенора Голуховского очередная попытка запретить в Австрии использование кириллического алфавита, заменив его латиницей. «Рутены не сделали, к сожалению, ничего, чтобы надлежащим образом обособить свой язык от великорусского, так что приходится правительству взять на себя инициативу в этом отношении», — заявил наместник австрийского императора. (Филевич И.И. Вопрос о двух русских народностях и «Киевская старина» // Научно-литературный сборник. Повременное издание «Галицко-русской матицы». — 1902. — Т. 2, Кн. 4. — C. 156).

Был составлен специальный проект, предусматривавший изгнание кириллического алфавита из системы образования. Для его рассмотрения создали особую комиссию. Однако устремления Голуховского вызвали широкое возмущение в галицко-русском обществе. Отовсюду посыпались протесты. Несогласие с намерением внедрить латинский алфавит выразил львовский греко-католический митрополит Григорий Яхимович, подавший жалобу самому Францу Иосифу.

Борьба вокруг проекта получила название «Азбучной войны». В конце концов она закончилась неудачей для власти. С латинизацией решили повременить. Современные украинизаторы-«европеизаторы» также вынашивали идею замены кириллического алфавита латиницей. И с нею также пришлось повременить. Но и сегодня польские политики действуют на острие антирусской политики Запада, в том числе и на украинских землях, проявляя готовность бороться против России в интересах Европы (а скорее, США) до последней капли крови последнего украинца.

Можно предположить, что благоприятный для русинов исход «Азбучной войны» не в последнюю очередь оказался предопределен поражением Австрии в австро-франко-сардинской войне и вызванным им ослаблением государства. Стоит, однако, заметить, что на протяжении дальнейшей истории Украины попытки латинизации алфавита повторялись затем неоднократно, и не только в Галиции.

Но, даже отступив в вопросе правописания, власть продолжала всячески ограничивать русинов, компенсируя неудачу латинизации другими средствами. Чтобы все-таки сделать издаваемые русинами газеты и книги непохожими на русские, власти запретили употребление гражданского кириллического шрифта (принятого в России со времен Петра I), разрешая лишь церковный кириллический шрифт. Разумеется, запрещено было русинам считать своим и русский литературный язык. Допускались к печати только сочинения на местных народных поднаречиях. Причем власти тщательно следили, чтобы там не было никаких «русизмов».

Отсюда, очевидно, растут ноги и практического отсутствия в современной Галичине языковой нормы, единой для этого региона, даже применительно к местным говорам, резко отличным от языка остальной Украины. Регион говорит на массе суржиков (народных поднаречиях) из которых еще «заботливой» имперской австро-венгерской властью вычищены все «русизмы». А взамен они «обогащены» заимствованиями из польского, немецкого и венгерского языков.

«Нам, рутенам, не позволено в певном времени употребляти ни выражений русских, ни гражданки русской, ни русской скорописи, но допущено лишь то, щобы нам яко рутенам свободно было поданья до урядов и судов писати — друковати церковною кирилицею, а языком таким, яким беседуется по окрестным того уряда торгах и корчмах», — писала львовская газета «Слово». (Соколов Л. Осторожно: «украинство»! М., 2009. — С. 249).

С 1860 года началось преобразование Австрийской империи в конституционную монархию. Но и тогда притеснения русинов не прекратились. «У нас в Австрии теперь конституция, но нам, русским, какая от того польза, — жаловались галичане российскому ученому и публицисту Василию Модестову, посетившему край в 1867 году. — Поляки делают с нами все что хотят» (Модестов В. И. Австрийские русские и Львовский процесс // Наблюдатель. 1882. № 8. — С. 144). Современные украинские «демократы» тоже приветствуют демократические нормы лишь до тех пор, пока применение этих норм обеспечивает политические интересы «демократов». Если же выбор народа оказывается, с точки зрения «демократов», неправильным, они всегда готовы отказаться от демократии и перейти к силовому подавлению несогласных. Даже если несогласно большинство народа.

Порой доходило до абсурда. Так, в 1862 году русинам запретили подписываться в гражданских актах по отчеству, потому, дескать, что обычай указывать отчество «пахнет Москвой», в нем проявляется «тяготение к Востоку» (Императорско-королевский австрийский конституционный либерализм и русское «отчество» // День. 31 марта 1862 г. — С. 16). Уже тогда «цивилизационный европейский выбор» будущих украинцев противопоставлялся «азиатчине», ассоциируемой с Россией.

«Словаки и иллиры находят еще хоть какое-нибудь спасение под покровом венгерской конституции, — подчеркивал уже упоминавшийся Михаил Погодин, — а русины в Галиции беззащитны и в отношении к австрийцам, и в отношении к полякам. Прибавлю еще, что они для австрийцев ненавистнее даже всех прочих славян, потому что ближе всех к России по своему родству, вере, языку и истории» (Погодин М. П. Указ. соч. — С. 77).

Общепринятой стала практика персональной дискриминации русинов. Священников русинского происхождения переводили на приходы за пределы Галиции. Также поступали с чиновниками и учителями, отправляя их в другие края. Как правило, в Мазурщину, имевшую тогда репутацию «Сибири для галичан». Принадлежность к русинской народности являлась достаточным основанием для недопущения карьерного роста конкретного служащего. Подобную практику ввел еще Голуховский, но продолжалась она и после его смерти, вплоть до конца Австро-Венгрии.

«Хотя в судебном ведомстве много русских галичан, людей способных и трудолюбивых, но ни один русский не был еще президентом суда, — сообщал журнал «Известия Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества». — На 47 русских уездов в Галичине всего один русский галичанин, священник Мандичевский, состоит уездным маршалом (соответствует русскому уездному предводителю дворянства). Случалось, что русских галичан выбирали в уездные маршалы, но император не утверждал их. Не было случая, чтобы русский, исключая совершенно ополячившихся, был назначаем старостою, то есть начальником уезда» (Аз. Положение и нужды Галицкой Руси // Известия С.-Петербургского славянского благотворительного общества. 1903. № 3 (декабрь). — С. 42).

То же самое касалось представительства в австрийском парламенте и галицком сейме. «Кто слышал, что это такое — «галицкие выборы», тот знает, что итог этих выборов зависит прежде всего от воли наместника, — признавал украинский публицист. — В каждом австрийском крае правительство влияет через своих наместников на ход выборов и на эту цель тратит большие суммы. Но нигде выборы не происходили при таких омерзительных злоупотреблениях» (В. Л. (Левинський). Результат галицьких сеймових виборів // Дзвін. 1913. № 6. — С. 417).

Если, например, на первых выборах галицкого сейма (1861) почти все мандаты в Восточной Галиции достались кандидатам-русинам (причем русинам русофильского толка), то в последующем количество представителей коренного населения среди депутатов неуклонно сокращалось и ко второй половине 1890-х годов было сведено к нулю. Достигалось это путем грубых фальсификаций и насилий над избирателями со стороны властей. В конце концов циничные подтасовки голосов привели к волнениям в крае и даже к столкновениям с жандармами. После этого правительство несколько уменьшило масштабы фальсификаций. С начала ХХ века в число депутатов вновь допускаются представители русинов, но, как правило, принадлежащих к украинофильскому направлению. Лишь в единичных случаях членами парламента и сейма могли стать русины-русофилы. Когда извратить итоги народного волеизъявления не удавалось, власть просто отменяла их. Так, на парламентских выборах 1911 года было отменено избрание в депутаты шести русофилов из восьми. (Ястребов Н. В. Галиция накануне Великой войны 1914 года. Пг. 1915. — С. 138).

Интересную информацию на подобную тему находим в датированном 1908 годом письме видного галицкого украинофильского деятеля Андрея Чайковского известному писателю Михаилу Коцюбинскому. Он сообщает о неосуществившемся избрании депутатами сейма в члены галицкого краевого правления русофильского деятеля («кацапа», по выражению Чайковского). Как только о таковом намерении стало известно в Вене, оттуда прибыл министр по делам Галиции Давид Абрагамович и заявил, что «сейм обязан выбрать украинца, ибо если выберут кацапа, то утратят милость у цесаря» (Чайковський А. Спогади. Листи. Дослідження. Львів. 2002. Т. 2. — С. 197).

«Мы узнали, — отмечалось в официальных документах, — что русские власти имеют в Галиции значительную партию и между поляками, но главное — среди русинов… Одних тянет туда братский язык, письменность под покровительством русского всеславянства, других — вера и обряд, а третьих вяжет, может, таки непосредственно русские власти своими эмиссарами — рублями» (Сухий О. Москвофільство в Галичині: історія проблеми // Москвофільство: документи і матеріали. Львів. 2001. — С. 25).

Таким образом, полуторавековое нахождение Галиции на русско-австрийском пограничье и осознание австрийским правительством как эвентуальной возможности выдвижения официальным Петербургом претензий на Галицию, так и культурно-исторического тяготения местного русинского населения к России, сделало неизбежным недоверие венского двора к своим русинским подданным и определило его стремление к инспирированию и поддержке в местном обществе любых течений и тенденций, направленных на отдаление от России, а в идеале — на разрыв с общерусским единством.

Значительную роль в разогреве противоречий между австрийскими властями и их русинскими подданными сыграли поляки, традиционно сильно влиявшие и на аппарат управления краем, и на венский двор. Не забытая историческая конкуренция польского и русского проектов, острое переживание неудачи, закончившейся тремя разделами Польши, надежда на реставрацию польского государства и исторический реванш, все это делало поляков стороной, значительно более заинтересованной в дерусификации Галиции, чем даже собственно австрийские власти, которые, впрочем, имели свои резоны идти навстречу пожеланиям поляков.

Пока русинское русофильство сохранялось лишь на уровне народной памяти о культурно-исторической, лингвистической и этнической близости с русским народом, австрийским властям представлялись достаточными меры, направленные на постепенную полонизацию Галиции. Ситуация, однако, в корне изменилась в середине XIX века, когда русинское русофильство получило теоретическое обоснование со стороны нарождавшейся местной интеллигенции. Австрийская монархия была достаточно древней и достаточно разноплеменной для того, чтобы помнить, как быстро подобного рода культурно-исторические кружки перерастают в революционные партии и освободительные войны.

Следует, однако, отметить, что многолетней (хоть и не всегда последовательной) политикой дерусинизации (полонизации, латинизации) австрийские власти сами сделали политизацию русинского возрождения если не реальной, то весьма возможной на первом этапе и неизбежной на втором.

Глава 3. 
Русинское возрождение и австрийская реакция

В 1848 году, во время венгерской революции, произошел подъем национального самосознания в среде галицких русин, характеризовавшийся бурным ростом русофильских настроений. Инициаторы движения, в основном из среды малочисленной русинской интеллигенции, проводили прямую линию: русины и малороссы — один народ, утверждали они. Малороссы же являются частью народа русского. Таким образом, русины — русские, оторванные от своей исторической Родины и вынужденные жить в иностранном государстве.

Однако данная констатация не влекла за собой никаких практических выводов. Как уже было сказано выше, русинское движение в это время было принципиально аполитичным и сохраняло лояльность венскому правительству, только что отменившему крепостное право, еще почти 15 лет существовавшее в России. Венское правительство, занятое решением венгерской и польской проблем, а также погруженное во все менее перспективную борьбу за имперские владения в Италии, на время оставило русинское русофильство без последствий. Оставило без последствий, но не без контроля. И не забыло.

В 1860-е годы от русинского движения откололась фракция «украинофилов» (народовцев). Фактически первоначальные разногласия не носили системного характера и в принципе характерны для любого политического движения на кружковом этапе его развития. Они могут проявляться в отношении к отдельным вопросам организации, стратегии и тактики (как у большевиков с меньшевиками на III съезде РСДРП), могут в каких-то других вопросах. Например, при распаде партии «Земля и воля», действовавшей в России одновременно с русинским возрождением в Галиции и также придерживавшейся просветительской идеологии, возникли группы «Черный передел» (оставшаяся верной просветительским идеалам часть партии) и «Народная воля» (выбравшая тактику революционного террора).

Разногласия между русинами-русофилами и русинами-украинофилами не были столь серьезными. Различие между ними не стоило выеденного яйца и касалось исключительно вопроса о языке возрождения, языке просветительства. Русины-русофилы считали, что обращаться к массам надо на литературном русском языке как языке своего народа. Русины-украинофилы отдавали предпочтение малороссийким и местным галицким сельским суржикам, отмечая, что подавляющее большинство русин — неграмотные крестьяне, и язык Пушкина будет им не слишком понятен. Сподручнее просвещать их на более близкой и понятной им сельской «говирке». Подчеркнем, что речь шла именно о просвещении (об эмансипации крестьянства), которое должно было в перспективе принести и политические права, и материальное благополучие.

Напомним, что в это время и в Российской империи, в самых ее коренных великоросских областях, ушедшие в народ члены партии «Земля и воля» писали свои прокламации на «мужицком» языке, чтобы агитация была ближе и понятнее простому люду. Это было еще самое начало эпохи марксизма. Даже первый перевод Манифеста коммунистической партии на русский язык состоялся лишь в конце десятилетия, в 1869 году. Большинство прогрессистов (не обязательно революционеров) делали ставку на крестьянство, его просвещение, подъем его благосостояния и его роли в экономике. Именно на базе подъема крестьянского самосознания собирались они демократизировать систему. Это было естественно для полуфеодальных, преимущественно крестьянских Австро-Венгрии и России. В этих условиях предпочтение «мужицкого языка», понятного потенциальной аудитории, выглядело более чем логичным.

То есть не происходило ничего драматического. Обычные споры единомышленников о не самом существенном пункте — языке агитации. Тогда никто и подумать не мог, что проблема недостаточной образованности галицких русин, послужившая основанием для теоретического «спора о языке» местной интеллигенции, уже через полвека выльется в жесткое политическое противостояние украинофильской и русофильской партий. Это противостояние во многом спровоцирует трагедию Талергофа и в конце концов приведет к формированию совершенно новой украинской нации, стремящейся отречься от своих русских корней.

Возможно, раскол русинского движения не состоялся бы, противоречия остались бы частным случаем, а современная украинская нация и не появилась бы, если бы администрация края, набиравшаяся преимущественно из малочисленных, но составлявших верхушку местного общества поляков, опасавшихся ненависти многочисленных русин, подавляющее большинство которых относилось к социальным низам, не поддержала раскол. Именно она начала содействовать его углублению, внедряя в сознание русин-украинофилов мысль о том, что они принадлежат к иному народу, отличному от русского — к украинскому. То есть акцент на украинизацию был сделан в тот момент, когда стало ясно, что полонизация полностью провалилась. Стало понятно, что в среде русинов нарастают русофильские настроения, грозящие уже в ближайшем будущем вылиться в пророссийское общественное движение под национально-освободительными, русофильскими лозунгами. Оно несло эвентуальную угрозу новой революционной волны и дестабилизации доселе самой лояльной и стабильной провинции империи.

При этом необходимо отметить, что усилия администрации края, сконцентрированной на сохранении за польскими помещиками их феодальных привилегий, были объективно не только реакционными, но противоречащими интересам австрийского государства. В то время как усилия лидеров русинского возрождения, направленные на эмансипацию крестьянства и постепенное эволюционное реформирование системы позволяли официальной Вене интенсифицировать реформы, не теряя при этом контроль центральной власти над ситуацией.

Прими центральная власть правильное решение, и усилий польской администрации оказалось бы мало для того тектонического сдвига, который произошел в Галиции в последние десятилетия XIX века. Но тут Австрия, наконец, потерпела все возможные и невозможные поражения от Франции, Сардинии и Пруссии, практически полностью очистила Италию, признала гегемонию Пруссии в Германии и смогла сосредоточиться на внутренних проблемах. Венское правительство нашло политически целесообразным поддержать русин-украинофилов в противовес русофилам. «Пустить русина на русина, дабы они сами себя истребили», — так формулировалось это в фразе, приписываемой все тому же Агенору Голуховскому (Свистун Ф. Указ. соч. Часть II. Львов. 1896. — С. 40). Классическое «разделяй и властвуй».

Для того чтобы понять причину столь формально нелогичных действий австрийского правительства, следует учесть, что напуганные революцией 1848 года и вынужденные ввести конституцию в 1867–1868 годах Габсбурги никогда не оставляли надежды реставрировать абсолютизм и с подозрением относились к любому народному движению. Поэтому, с точки зрения интересов австро-венгерской монархии, эти действия были абсолютно правильными. Поддерживая русин-украинофилов, оно убивало трех зайцев одновременно.

1. Направляло бесконтрольное общественное потенциально революционное движение в легальное и даже в охранительное по отношению к трону русло.

2. Получало противовес против потенциально опасного влияния России на восточном пограничье империи.

3. Нейтрализовало постоянную угрозу польского сепаратизма. Не будем забывать, что политически нелояльные поляки составляли большую часть имперского чиновничества в Галиции.

Фактически русины-украинофилы оказывались союзниками имперского правительства против двух подозрительных ему внутренних сил: русин-русофилов и поляков. Не исключено, что этот союз австрийской власти и русинского украинофильства внес свой вклад в формирование идеологии одновременной русофобии и полонофобии современных украинских националистов галичанского разлива.

Тем не менее на том этапе усилия австрийских властей не достигли цели. Никакие притеснения не могли заставить Галицкую (или Червонную, как ее еще называли) Русь перестать быть Русью. «Самое досадное для врагов русской народности в Галиции было то, что все их многолетние, даже вековые труды, употребленные на истребление в коренных обитателях Червонной Руси сознания своего кровного родства с закордонною Россией, понесены были даром, — писал Василий Модестов. — Ни насильственное изменение правописания и шрифта в книгах галицких русских, ни строгое запрещение им, называемым на австрийском официальном языке рутенами, именоваться русскими, ни ожесточенное преследование газет — ничто не искоренило в гонимом населении его природного чувства связи своей с независимым русским народом» (Модестов В. И. Указ. соч. — С. 146).

В этих условиях власть приняла решение перейти к открытым репрессиям с использованием судебной машины. Первым крупным судебным процессом, организованным против русинов, стал Львовский процесс 1882 года, известный как процесс Ольги Грабарь — дочери лидера закарпатских русинов Адольфа Добрянского и матери известного художника и искусствоведа Игоря Грабаря. Непосредственным поводом к нему стало заявленное крестьянской общиной галицкого села Гнилички намерение перейти в православие. Причиной такового намерения власти посчитали «подстрекательство» со стороны деятелей русского движения и усмотрели в этом «государственную измену».

Началось следствие. Специальные комиссии разъезжали по всему краю. Жандармы вламывались в дома мирных жителей, устраивали обыски и допросы. Были проведены многочисленные аресты. Наконец, через несколько месяцев, собрав, как им казалось, достаточные доказательства «измены», власти отдали под суд одиннадцать русинов. Процесс должен был стать показательным, надолго запугав галицко-русское население. Однако предвзятость следствия и надуманность обвинений стали очевидными с самого начала заседаний суда.

Попытки прокурора доказать факт «государственной измены» оказались несостоятельными. Чтобы избежать полного конфуза, суд приговорил нескольких обвиняемых к нескольким месяцам тюрьмы «за нарушение общественного спокойствия». Остальные подсудимые были полностью оправданы. Однако эта неудача не остановила полицейские и судебные репрессии против деятелей русинского возрождения. Наоборот, они были расширены.

Судебные преследования галицких русинов продолжались вплоть до начала Первой мировой войны. Австрийские власти организовали еще несколько крупных процессов. Самые известные — первый и второй Мармарош-Сигетские, дело братьев Геровских, дело Максима Сандовича и Семена Бендасюка. Прошло множество мелких судилищ. Таких, например, как состоявшийся в начале 1913 года суд над крестьянином из села Рипчицы Демчуком, который в разговоре с солдатом 80-го пехотного полка Максимом Крупою (тоже русином по происхождению) сказал: «Если бы когда-то вспыхнула война с Россией, то что вам от этого будет, если будете биться за евреев и поляков, лучше как пойдете на патрулирование, то сдайтесь добровольно». Подсудимый был приговорен к пяти месяцам тюрьмы (Новинки // Діло. 13 марта 1913 р.). На этот случай стоит обратить внимание еще и потому, что в 1914 году солдаты названного полка, укомплектованного в значительной части русинами, действительно отказались сражаться против русской армии.

Необходимо отметить, что в данном случае оборот «биться за евреев и поляков» свидетельствует не только и не столько об этнической розни (полонофобии и юдофобии), сколько о классовом противостоянии. Евреи и поляки составляли в Галиции большинство не только управленцев, но и людей зажиточных, и являлись преимущественно городским населением. В то же время русины — в большинстве сельские жители, как правило, представляли бедноту. Не будем забывать, что первая волна украинской эмиграции в Канаду, начавшаяся в эти годы, состояла именно из галицких русин, бежавших от беспросветной нищеты и политического бесправия, «гарантированных» им на родине.

Таким образом, на противоречия этнические накладывались, резонируя их, противоречия социально-классовые. Широко представленные в галицийском политикуме сегодня идеи полонофобии и антисемитизма оформились в XVI–XIX веках на основе социально-классового протеста, осложненного формированием антагонистических классов, четко очерченных этническими группами. С изрядной долей схематизма и условности их можно определить так: евреи — буржуа и финансисты, поляки — аристократия и администраторы, русины — крестьянство, мелкие служащие самых низших ступеней, сельские священники, ведущие крестьянский образ жизни.

Отсюда видно, что появившаяся тогда же галицкая русофобия имеет в основе своей гражданский конфликт, родившийся в русинском обществе в конце XIX века. Сегодня этот конфликт и русофобия распространились на всю Украину, и все еще не исчерпаны. А более древние полонофобия и антисемитизм базируются на внешнем, этно-классовом, конфликте.

Продолжались и внесудебные преследования русинского населения. Власти запрещали изучение русского языка, чтение произведений русской литературы. Учащихся, заподозренных в русофильстве (а поводом к подозрению могло быть даже случайно сказанное русское слово), исключали из учебных заведений, как светских, так и духовных. «Правительство отбирало у населения найденные при обыске сочинения Пушкина и Гоголя, даже книги по сельскому хозяйству, если последние были изданы на русском языке», — писала уже во время войны русская печать, основываясь на информации, полученной от галичан (Отклики войны. Школьное дело в Галиции // Вестник образования и воспитания. 1915. № 1. — С. 102).

Можно было бы предположить, что в данном случае мы имеем дело с преувеличением государственной пропаганды военного времени, но аналогичные сведения поступали и из других источников, в том числе совершенно независимых и заслуживающих абсолютного доверия. Так, например, известный русский писатель Михаил Пришвин, в качестве корреспондента посетивший осенью 1914 года занятые русской армией районы Галиции, записал в свой дневник разговор с семнадцатилетним львовским студентом-русином, вынужденным сжечь все русские книги из домашней библиотеки, опасаясь репрессий. «Он мне рассказывал о преследовании русского языка, не позволяли даже иметь карту России, перед войной он принужден был сжечь Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского. Преследовались даже слова, к завтраку он приготовил мне список слов, запрещенных для употребления гимназистами, слов русских» (Пришвин М. М. Дневники 1914–1917. М., 1991. — С. 101).

Власти предпочитали лучше не допускать русинов в учебные заведения, чем разрешить им изучение русской литературы и языка, что было бы неизбежным следствием получения русинами образования на родном языке (а иного они не знали). Стоит также заметить, что, согласно информации выходившей в российской Украине газеты «Слово», редактируемой тогда Симоном Петлюрой, к началу ХХ века уровень полной неграмотности (то есть тех, кто не умел ни читать, ни писать) среди русинов Галиции достигал 79,8%. Для сравнения — среди галицких поляков указанный уровень равнялся 52,8% (З українського життя // Слово. 1909. 19 апріля).

К государственному преступлению также приравнивалась проповедь православного вероучения. Очень многих греко-католических священников власти подозревали в склонности к православию и русофильству. В меморандуме командования краевой жандармерии в Галиции за июнь 1910 года отмечалось, что в Перемышльской епархии половина греко-католических священников поддерживает переход в православие, а во Львовской — треть (Уська У. Українське національне питання у відносинах Австро-Угорщини та Ватикану в роки Першої світової війни // Вісник Львівського університету. Серія історична. 2011. Вип. 46. — С. 133). По этой причине правительство требовало от местных архиереев назначать священников на приходы только после согласования с галицким наместником.

Переход греко-католического священника в православие автоматически влек за собой возбуждение уголовного дела по обвинению в государственной измене, лишение гражданства и смещение с прихода. Для сравнения отметим, что в «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» Российской империи 1845 года статьи за совращение из православия распространялись практически лишь на инославных подданных, занимавшихся прозелитизмом (при этом защищались и иные христианские конфессии). После же конституционных реформ 1905 года эти статьи и вовсе были отменены.

Наместник австрийского императора в Галиции (генерал-губернатор Галиции и Лодомерии) Михал Бобржинский (в другой версии написания: Михаил Бобжинский) прямо заявлял, что считает русскую и православную агитацию «более опасной», чем агитацию социалистическую. Потому, дескать, что «если эта последняя может со временем смягчиться и прекратиться, то первая прямо угрожает нашему краю и государству, нашей народности и религии» (Намісник про руську справу // Діло. 10 цьвітня (апреля) 1913 р.). События Первой мировой войны показали, что он был прав. Большинство социалистических организаций Второго интернационала (кроме большевиков) выступили в поддержку своих правительств. В то же время национальные движения чаще поддерживали военного противника. Например, Россия сформировала соединение из австрийских чехов, а в Австрии были сформированы три бригады польских легионеров и польский добровольческий корпус, воевавшие против России. Справедливости ради следует признать, что сообщения, поступающие с мест, действительно давали австрийским властям основание для тревоги. Например, из Рогатина местный староста доносил, что среди крестьян распространено мнение, что «как только придут русские, аж тогда русинам будет хорошо» (Макарчук С. А. Галицьке москвофільство в кінці ХІХ — на початку ХХ ст. // Історичні дослідження. Вітчизняна історія. 1990. Вип. 16. — С. 105). «Господствует убеждение, что москали освободят население», — писал староста Турковского уезда (Там же). Во многих галицких селах крестьяне отзывались о российском императоре как об отце и мечтали, чтобы «наш отец пришел в край» (Там же). Разумеется, такие настроения не могли не беспокоить чиновников в Вене.

В то же время, нельзя не отметить, что подозрительность, даже враждебность властей по отношению к русинскому населению в значительной мере усиливалась благодаря подстрекательству со стороны галицких украинофилов. «Каждый украинец должен быть добровольным жандармом и следить и доносить на москвофилов», — заявлял, например, крупный деятель украинского движения в Галиции Александр Барвинский (Цит. по: Дикий А. Неизвращенная история Украины-Руси. — Нью-Йорк, 1961. — Т. 2 // www/ukrstor.com).

«От первых минут присоединения остальных украинских земель к Австро-Венгрии аж до нынешнего времени не забывает московская политика о галицкой и буковинской Украине и готовит тут себе почву для будущего случая присоединения и этих земель к своему великому государству», — предупреждал другой украинофильский деятель Степан Рудницкий (Рудницький С. Коротка географія України. Часть ІІ. Львів. 1914. — С. 38). Здесь следует отметить, что на самом деле с 1809 года и вплоть до начала Первой мировой войны Россия никогда не выдвигала претензий на Галицию. Даже планы ее аннексии появились практически в ходе боевых действий, в ожидании победы, по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Надо же что-то получить от Австрии после ее разгрома... Интересно, однако, что уже тогда украинофильская пропаганда довольно успешно использовала иррациональный страх Европы перед Россией, которую в реальности турецкие проливы и Балканы интересовали куда больше Галиции для решения своих местных внутриполитических партийных проблем.

Доносами была переполнена и украинофильская галицкая пресса. При этом в нарушение всяких этических норм украинофилы облыжно обвиняли своих политических противников в государственных преступлениях (шпионаже и др.). К примеру, газета «Діло» сигнализировала, что Россия удерживает в Галиции «целую свою «партию» с обществами, учреждениями, бурсами, шпионскими бюро и т. п.» (За що вони Австрію мають! // Діло. 22 лютого 1913 р.). «Польско-украинская печать не перестает кричать (без всяких оснований), что «миллионы русских рублей» через посредство русского консульства идут на пропаганду русской идеи в Галиции», — констатировалось в секретной записке, составленной секретарем консульства России во Львове. (Москвофільство: документи і матеріали. Львів. 2001. — С. 99).

Опять-таки нельзя не провести прямую параллель с сегодняшними обвинениями в принадлежности к «5-й колонне», «агентам Кремля», «агентам ФСБ» и т. д. Их нынешние украинские националисты предъявляют не только сторонникам более тесного сближения с Россией (что само по себе, совсем как 150 лет назад в Австро-Венгрии, считается государственной изменой), но даже западноевропейским политикам. В случае если считают их действия, заявления или взгляды не в достаточной степени русофобскими или «проукраинскими», что в их понимании практически одно и то же.

«Призрак войны Австрии с Россией чрезвычайно разухарил русофилов на Лемковщине, — информировала та же газета в другой корреспонденции. — Они стали приготовлять народ по селам к приветствованию царя, распространяя песни «Едет, едет белый царь, православный государь» или «Боже, царя храни» (Новинки // Діло. 19 цьвітня 1913 р.). А один из лидеров галицкого украинства Лонгин Цегельский вынужден был признать «некоторое стремление среди украинского лагеря к борьбе против москвофильства при помощи государственно-правительственных средств». Как следствие, отмечал Цегельский, утрачивается «граница между политической борьбой и доносом» (Цегельський Л. З австрійської України // Літературно-науковий вісник. 1910. — № 5. — С. 404).

Уже в мае 1910 года австрийские власти, бездоказательно, голословно обвинив в шпионаже и государственной измене, закрыли все русинские организации Буковины, а также русские бурсы в Черновцах и Серете, конфисковав заодно все их имущество. Это произошло, подчеркнем, через год после дипломатического разрешения Боснийского кризиса 1908–1909 годов и за четыре года до начала Первой мировой войны, то есть в относительно спокойный период.

Все это сочеталось с энергичной поддержкой украинофильства. И, как с удовлетворением констатировал видный галицкий украинофил Михаил Павлик, Австрия «под угрозой неминуемого конфликта с Россией начинает признавать украинское дело своим делом» (Павлик М. В справі неб. К. Телішевського та «нової ери» // Діло. 2 мая 1913 р.). То есть пытавшиеся опереться на мощь административно-полицейского аппарата империи в местной партийной склоке украинофилы своего добились, но при этом логика борьбы привела в дальнейшем к страшным последствиям, которые вряд ли ими планировались изначально.

По существу Талергоф стал логическим завершением процесса, предпосылки которого были заложены с началом русинского возрождения конца 1840-х годов (в ходе «весны народов»). Оно носило отчетливый пророссийский характер и, несмотря на свою аполитичность (погруженность в культурно-историческую и общеобразовательную сферу), доставило немалое беспокойство австрийским властям. Официальная Вена, веками руководя «лоскутной империей», уже имела опыт итальянского, венгерского, польского возрождения, которое тоже начиналось с литературных кружков, а заканчивалось национально-освободительными революциями. Австрийское правительство имело все основания подозревать, что аналогичным образом будут развиваться события и в Галиции.

Русинское возрождение должно было тем более беспокоить имперское правительство, что речь шла о не забывших свою русскость, пусть преимущественно и греко-католических, но, как показала практика, зачастую склонных к переходу в православие подданных империи. В отличие от венгров, итальянцев и даже поляков. Между тем в это время главное направление австрийской экспансии — как сказали бы сейчас, «геополитический вектор» — было направлено на Балканы, по стечению обстоятельств также населенные православными славянами и также русофилами. Идея славянского православного единства под скипетром российского императора, вошедшая в моду в самой России лишь в 60-е годы XIX века и на короткий период ставшая фактором европейской и мировой политики в 70-е — 90-е годы того же века, будоражила Балканы уже с 1820-х годов. Тогда Россия смогла оказать эффективную поддержку греческому антиосманскому восстанию, а затем добилась и официального признания себя не только традиционно защитницей православных святынь в Блистательной Порте, но и протектором интересов балканских славян.

Временно снизившийся после поражения в Крымской войне престиж России на Балканах взлетел на невиданную высоту после победоносной, хотя и тяжелой, русско-турецкой войны 1877–1878 годов. И это, вкупе с русофильскими настроениями как в пограничных с Австрией балканских странах, так и среди самих православных славянских подданных империи, не могло не беспокоить Вену. Очевидно, не случайно уголовные и административные репрессии против русин-русофилов активизировались именно в 60-е — 70-е годы XIX века. Официальная Вена чутко реагировала на изменения международной конъюнктуры.

И конечно, как дар судьбы должны были расценить в Хофбурге раскол русинского движения на русофилов и украинофилов. Фактически уже при самом своем зарождении украинофильская фракция русинского национального движения, пусть и не в полной мере, соответствовала интересам политики имперского правительства в Галиции.

Напомним, что причиной раскола был вопрос лингвистический. При этом ориентация украинофильского движения на народные поднаречия в ущерб русскому литературному языку полностью совпадала с неоднократными за предыдущие 80 лет неудачными попытками австрийских властей максимально отдалить разговорный и литературный язык русин от русского, принятого в Российской империи. И если полонизация потерпела фиаско по причине своей чужеродности, то теперь проводниками австрийской политики становились сами русины — их украинофильская фракция. И даже тот факт, что они были слабее своих русофильских коллег, что поддержка их в массах русинского населения первоначально была исчезающе мала, был на руку венским политикам. Тем охотнее они должны были идти на сотрудничество с официальной властью, каковое обеспечивало им не то что равенство, но даже перевес над их более популярными коллегами.

Таким образом, несущественный раскол в русинском движении, который, скорее всего, со временем был бы преодолен сам собой, будучи стимулированным австрийскими властями в интересах австрийской политики, углубился и дошел до степени гражданского конфликта. Подчеркнем, еще никто не говорил и не думал о гражданской войне, но гражданский конфликт уже существовал, общество понемногу раскалывалось, интересы русин-украинофилов и австрийского правительства все более сближались до практически полного совпадения. В то время как интересы русин-русофилов и русин-украинофилов все более расходились вплоть до полной непримиримости.

В этих условиях репрессивная политика австрийских властей, направленная на искоренение русофильского русинского движения и на всемерную поддержку русин-украинофилов была не только логичной и оправданной, но единственно возможной, с точки зрения официальной Вены. Поддержка украинофилов, постепенно вылившаяся в политику украинизации, стала ответом австрийских властей на рост национального самосознания галицких русин, начавших идентифицировать себя как русских. Даже тенденция к переходам из униатства в православие, проявившаяся именно в это время, свидетельствует об осознании галицкими русинами своей русской идентичности. Ведь в логике того времени русский человек мог существовать только в рамках русского-православного единства и никак иначе, то есть русский не мог не быть православным. В связи с этим напомним, что всего за двадцать лет до этого галицкие русины в беседе с наместником Галиции, графом Францем Стадионом фон Вартгаузеном, сами упирали на свое неправославие как на признак нерусскости.

Впрочем, на данном этапе репрессивная украинизация оказалась неэффективной, и перелома в культурно-исторических предпочтениях русинского населения края достигнуть не удалось. Более того, за счет вмешательства австрийских властей в процесс русинского культурного возрождения произошла его ускоренная политизация. Отлученные Веной, принявшей сторону их украинофильских оппонентов, от диалога, вытесненные на обочину легальной политики, русины-русофилы увидели в России единственного защитника своих прав. Осознание культурно-исторического единства стало заменяться осознанием общности политических интересов. Собственно, сегодня мы во внутренней политике Украины сталкиваемся с тем же эффектом. Как только политические силы одного спектра находили себе поддержку на Западе, тут же их оппоненты усиливали свою пророссийскую ориентацию. И так вплоть до начала гражданской войны за цивилизационный выбор. Недаром пословица говорит, что новое — лишь хорошо забытое старое.

Можно констатировать, что к рубежу XIX–XX веков стало ясно: политика австрийских властей в Галиции достигла эффекта, обратного ожидаемому, создав, пусть слабо организованное и практически не оформленное партийно, широкое низовое пророссийское движение в Галиции. С небольшой степенью натяжки можно сказать, что галицкие русины-русофилы накануне Первой мировой войны были более заинтересованы в аннексии Галиции Россией, чем петербургский двор.

Кстати, и здесь нельзя не отметить, что ту же тенденцию мы наблюдаем в современной Украине. Слабо оформленное, в значительной степени маргинализированное, но востребованное в массах избирателей пророссийское движение по мере нарастания противостояния с националистами радикализируется, как радикализируются и сами националисты. Оно становится проводником идеи восстановления единого российского государства даже несмотря на то, что сегодня эта идея официально не поддерживается Москвой.

Одни и те же предпосылки приводят к одним и тем же последствиям. И это особенно тревожно в связи с тем, что в 1914 году в Австрии развитие конфликта и (на определенном этапе) невозможность достижения компромисса между сторонами, ввиду слишком глубокого расхождения позиций, привели к Талергофу. Он стал символом первого европейского геноцида XX века, навсегда изменившего этническую карту Галиции и давшего толчок дальнейшей украинизации Малороссии. Сегодня события на Украине развиваются по тому же сценарию.

Можно ли было через сто лет избежать повторения пройденного? Наверное, в идеальных, лабораторно чистых условиях можно. Однако особенность политики заключается в том, что идеальные условия практически всегда отсутствуют. Далеко не идеальные люди не самым совершенным образом оценивают сложнейшие обстоятельства, выстраивая на основе этой неидеальной оценки такую же неидеальную политику.

Мы видим, что, начав с относительно безобидных попыток культурной ассимиляции галицких русин, австрийское правительство сравнительно быстро перешло к административному давлению, а затем и к политическим, и к уголовным репрессиям. При всей своей лояльности русины казались имперским властям подозрительными в связи со своей осознанной культурно-исторической близостью к государствообразующему русскому народу Российской империи, с каковым русины считали себя единым целым. При этом нарастающее давление австрийских властей вызывало рост не только национального самосознания русин, но и русофильских настроений среди них.

То есть австрийские власти в определенной степени спровоцировали то, против чего, как им казалось, боролись. В результате, если в 1848 году русины были едва ли не самыми надежными подданными империи, то к 1914 году они уже в своей массе были настроены откровенно пророссийски. Произошло это не в последнюю очередь потому, что, осознавая этническую подоплеку австрийских репрессий, русины именно в переходе под власть Всероссийского Самодержца видели возможность от этих репрессий избавиться. Австрийцы сами подтолкнули их к этому выводу.

Итак, австрийское правительство к 1914 году не сумело решить проблему лояльности галицких русин. Ни путем административной поддержки русинского украинофильского движения, ни путем нарастающего на протяжении пяти десятилетий административно-полицейского и политического давления на русин-русофилов. Оно лишь накалило ситуацию в Галиции настолько, что решение проблемы нелояльности русин-русофилов без применения вооруженного подавления на основании законов военного времени представлялось уже совершенно невозможным.

До сей поры можно говорить не о вине, но исключительно о политической ошибке правительства, выбравшего неадекватные средства решения реальной проблемы, в результате чего проблема была лишь усугублена. Нельзя упрекать государство за то, что, предвидя, пусть и ошибочно, возможную опасность от некоего общественного, хотя и мирного, движения, оно пытается эту опасность упредить и предотвратить. Пусть и негодными средствами. Глупость не определяет виновность.

Вина же австрийского правительства заключается в том, что в 1914 году оно практически сразу и в широких масштабах вышло за рамки законов даже военного времени, развязав фактически войну против населения собственной провинции, широко применяя внесудебные расправы, включая казни.

Дополнительную остроту данному конфликту придало внутреннее гражданское противостояние русинских фракций, которое в условиях вооруженного столкновения двух империй быстро приняло характер гражданской войны на полное уничтожение идеологического противника. Единые до сей поры русины внезапно ощутили себя двумя разными народами, один из которых хранил традиционную верность австрийскому императору, а другой, как избавления, ждал прихода армии Николая II.

По сути дела, дорогу к геноциду движимые благими намерениями (защиты государственных интересов) австрийские политики и их украинофильские союзники начали еще в 1860-е годы, а Талергоф поставил в ней кровавую, но неизбежную точку.

Глава 4. 
Трагедия галицких русин

Первые аресты среди русинского населения были предприняты властями еще до официального объявления войны России. Это важный момент, свидетельствующий о том, что австрийская власть начала превентивную войну с галицкими русинами исключительно на основании подозрений, поскольку перейти на сторону противника до начала боевых действий они явно не могли. Таким образом, все последующие случаи нелояльности галицких русин, включая их активную помощь русским войскам, оправданы тем, что они подверглись нападению со стороны собственной власти и вынуждены были защищаться. В той же логике (не измена, но защита от произвола) действовал Богдан Хмельницкий. Поднимая в 1648 году восстание против польского короля, он собирался бороться не за независимость, а за справедливость. Аналогичным образом развивалась ситуация в Новороссии в 2014 году. Киев ответил на политические требования репрессиями, включая внесудебные расправы, в том числе массовые убийства (Одесса, Мариуполь), и получил войну за независимость.

С началом боевых действий аресты, а вслед за ними и казни, стали массовыми. Как свидетельствовал видный галицко-русский деятель Осип Марков, аресты «осуществлялись на основе заранее подготовленных списков «русофилов». Арестовывали крестьян, священников и светских интеллигентов. Молодых и старых, нередко целые семьи. Арестованных часто водили по улицам городов (например, по улицам Львова, Перемышля), а толпы фанатичных людей издевались над ними, а временами и убивали арестантов» (Автобіографія проф. Осипа Осиповича Маркова // Науковий збірник Музею української культури у Свіднику. Т. 18. 1992. С. 189). И вновь невозможно не вспомнить об Украине февраля — марта 2014 года, в которой националисты тащили своих жертв на майданы и майданчики, унижали, ставили на колени перед беснующейся толпой, а некоторых и убивали. И сейчас радикалы, проводящие на подконтрольных Киеву территориях «мусорную люстрацию» — бросающие своих оппонентов в мусорные баки, не скрывают, что это лишь разогрев перед новой волной политических убийств. Публично обещают вешать неугодных политиков и активистов на фонарных столбах даже государственные чиновники и по совместительству народные депутаты (как, например, заместитель главы Днепропетровской облгосадминистрации Борис Филатов).

Сегодняшнее международное право трактовало бы действия австрийских властей как применение насилия, не адекватного угрозе, приведшее к гуманитарной катастрофе. Опыт Косово, Абхазии и Южной Осетии свидетельствует, что подобная квалификация становится достаточным основанием для признания за населением права на восстание как способ самозащиты от неадекватной власти, а также для иностранного (не обязательно международного) силового вмешательства и легитимирует отторжение провинций, переживших гуманитарную катастрофу по вине собственного правительства.

По этому же пути сейчас идет Новороссия.

В то время, однако, подобные нормы еще не действовали, к тому же Австрия все равно уже вела войну именно с тем государством, которое теоретически могло вмешаться в события на стороне преследуемых русинов. Поэтому правительственные репрессии продолжались по нарастающей, расширяясь географически и становясь все более жестокими. В свою очередь, в качестве средства самозащиты галицкие русины использовали бегство на занятую русскими войсками территорию, а также оказание помощи русским войскам вплоть до прямого перехода на их сторону. Как это всегда бывает в подобных случаях, раскрутка маховика террора привела лишь к радикализации и непримиримости сторон конфликта.

«Через наше село вели несколько арестованных священников. Их били кулаками, швыряли в них камнями и обломками кирпичей, ругали невозможными словами, забрасывали грязью, — вспоминал очевидец. — Многих калечили до крови. Некоторые из жертв не дошли до Львова, например, старенький 80-летний священник из Стоянова, который погиб по дороге вместе со своим дьяком» (Москвофільська допись про події на початку війни // Діло. 5 серпня 1916 р.).

«Галицию усеяли мадьяры виселицами. Тогда считали каждого украинца предателем, и кто попался в их руки с самой маленькой тенью подозрения, погибал на виселице как предатель», — признавал и украинский деятель Андрей Чайковский, именуя «украинцами» всех русинов (Чайковський А. Вказ. праця. Т. 1. — С. 212). В данном случае характерно, что административно-политически Галиция входила в состав Австрии, а не Венгрии. Королевство Венгрия после 1867 года было связано с австрийскими землями в рамках двуединой монархии лишь личной унией: император Австрии был одновременно и королем самоуправляющейся Венгрии. При этом в ведении центрального правительства оставались вопросы лишь внешней, военно-морской и финансовой политики. Поэтому карательные акции венгерских войск в Галиции прямо указывают на их инициатора — центральное правительство, ибо правительство Венгрии не было полномочно осуществлять военную политику и не имело никаких административных или полицейских полномочий на землях австрийской короны (в Цислейтании).

Современные украинские авторы приводят свидетельство атамана куреня украинских сичевых стрельцов (командир батальона, носивший форму майора австрийской армии) Степана Шухевича (родного дяди известного командира УПА Романа Шухевича) о том, что в галицком селе Явор «австро-венгерские части перед отступлением на Мадьярщину повесили много людей за их якобы москвофильство» (Косакевич М., Косакевич В. Вказ. праця. — С. 3). Казнь за «москвофильство» была одним из распространенных видов наказания в тот период. Но необходимо отметить, что даже законы военного времени, предполагающие жесткие наказания за нелояльность, предусматривают смертную казнь за конкретные действия (шпионаж, диверсии и т. д.), направленные против воюющего государства. А никак не за ощущение кровного родства и не за невысказанную симпатию к военному оппоненту, тем более не за подозрение в такой симпатии. Австрийские суды часто выносили приговоры по обвинению в шпионаже, но людей казнили и за не предусмотренное никаким кодексом «москвофильство». А уж заключение в тюрьму по обвинению в «москвофильстве» в тех условиях могло рассматриваться как большая удача — из тюрьмы был шанс рано или поздно выйти.

В городке Золочев австрийцы в августе 1914 года арестовали около 150 человек. Также в окрестностях города Турки было схвачено множество крестьян-русинов, причем 70 человек из них повесили (Там же). В Перемышле только за один день 15 сентября 1914 года средь бела дня расстреляно было 40 крестьян-русинов и представителей русинской интеллигенции (Попік С. Українці в Австрії 1914–1918. Австрійська політика в українському питанні періоду Великої війни. К. — Чернівці, 1999. — С. 90). Совершенно очевидно, что столь массовые экзекуции (это не единичный случай, а обыденная практика) совершались с целью превентивного запугивания русинского населения Галиции.

Если бы во всех этих случаях речь шла о заслуженном наказании, то пришлось бы признать, что в ближайшем тылу австрийской армии действовали целые партизанские части и соединения. В таких условиях Австрия не смогла бы воевать не только четыре года, но даже четыре месяца. Такое количество реальных диверсантов просто парализовало бы австрийскую армию. Да и ни в одном из сообщений о массовых казнях не говорится о каком-либо сопротивлении с оружием в руках. Зачастую австрийские источники и не скрывают, что казни являлись местью за русинские симпатии к России. При этом видна четкая организующая и направляющая репрессии роль официальных властей. Так, австрийская военная комендатура выплачивала от 50 до 500 крон за указывание жандармам на симпатика России (Там же. — С. 85). Отметим: опять же не на шпиона, диверсанта или провокатора, но всего лишь на симпатика.

Обратим внимание на три факта. Во-первых, речь идет о репрессиях не по классовому или социальному, но по национальному признаку. Уничтожая народ, австрийцы в первую очередь уничтожали элиту народа — его образованный класс, наделенный самосознанием. Попасть в тюрьму, концлагерь или на виселицу у русинского интеллигента (госслужащего) или у священника было больше шансов, чем у простого крестьянина, но и последних репрессии не обходили стороной, обрушиваясь иногда на целые деревни.

Во-вторых, репрессии были так же четко политически ориентированы уже внутри русинского народа. Русин-украинофил мог пострадать от репрессий лишь случайно, по недоразумению, хотя с учетом эксцесса исполнителя такие недоразумения случались сплошь и рядом. В свою очередь, русину-русофилу было практически невозможно не попасть под каток репрессий, уклониться от австро-венгерского террора. Тех, кто не был повешен или расстрелян без суда, казнили по судебному приговору, зачастую основанному лишь на подозрении или голословном обвинении. Тем же, кому удавалось избежать смерти, грозили концлагеря, тюрьмы и переселение в западные провинции Австро-Венгрии. «Цивилизованная» Вена начала применять выселения из родных мест целых народов (по подозрению в нелояльности) на тридцать лет и одну мировую войну раньше, чем эту практику применил Сталин в Крыму и на Кавказе. И почти на тридцать пять лет раньше, чем поляки окончательно «решили украинский вопрос» в своих восточных воеводствах в ходе акции «Висла», а чехи и те же поляки изгнали из своих западных областей (Судетской области, Силезии, Померании) 6,5 миллионов немцев.

В-третьих, репрессии против русин-русофилов зачастую инициировались доносами русин-украинофилов. Конечно, последние не могут нести ответственность за массовый и зверский характер репрессий, но свою лепту в разжигание нервозности и подозрительности австрийских властей они внесли. В результате австрийские власти начали репрессии раньше, чем русины смогли проявить свою нелояльность — уже в момент мобилизации, то есть за несколько месяцев до вступления русской армии в Галицию.

«При самом начале мобилизации по всей Червоной Руси пошли аресты тысяч и казни сотен священников, интеллигентов и крестьян, — отмечалось в сообщении Главного благотворительного комитета, организованного при российском генерал-губернаторе после занятия Галиции русскими войсками. — Мы еще не имеем точных сведений из Угорской Руси и Лемковщины, но оттуда доходят зловещие слухи, что отступающие австрийцы вырезали целые деревни и что уцелевшие жители скрываются по горам и лесам» (Помогите родной Галичине! // Вера и разум. 1914. — № 23. — С. 730).

Вступающие в Галицию русские войска могли лишь констатировать факт умышленного уничтожения местного мирного населения австрийскими военными властями и логичный на этом фоне рост пророссийских симпатий.

Характерно, что австрийские военные власти, ничтоже сумняшеся, применяли принцип коллективной ответственности. «Военно-полевые суды приговаривали к повешению по подозрению в шпионаже и пособничестве русской армии ни в чем не повинных мирных граждан. Но и без суда тысячи крестьян, считавших себя русинами, были расстреляны и повешены... Дома и целые деревни сжигали при подозрении в русофильстве» (Лидовский П. С. «Украинцы… могут сделаться честными австрийцами». Кто учинил погром русинов в Галиции // Военно-исторический журнал. 1997. № 3. — С. 58). Понятно, что «шпионы и пособники неприятеля» не бродили по Галиции тысячами и не локализировались целыми селами.

Не намного лучшей оказалась судьба и тех арестованных, которые не были уничтожены сразу, а очутились в созданных австро-венгерскими властями концлагерях. Узников содержали в ужасающих условиях, подвергали пыткам и издевательствам, оставляли без медицинской помощи и регулярного здорового питания, фактически обрекая на медленную смерть. Можно согласиться с современным исследователем, отмечавшим, что Талергоф и другие концлагеря Австро-Венгрии являлись «предшественниками нацистских концлагерей Дахау, Освенцима, Треблинки» (Суляк С. Талергоф і Терезин: забутий геноцид // Історія в школі. 2008. — № 10. — С. 2).

Стоит еще раз подчеркнуть, что в развязывании кампании террора против русинов неблаговидную роль сыграли деятели украинского движения. В происходящем они усмотрели возможность руками австрийских властей расправиться с русофилами, своими давними успешными политическими конкурентами. «Москвофилов ловили среди ночи и в белый день по доносам мазепинцев и даже по указанию городской черни, — писала российская газета «Новое время», корреспонденцию которой перепечатала впоследствии газета «Діло». — Их отвозили в тюрьму посреди издевательств толпы, которая пела «Zeszeze Polska nie zginela» и «Ще не вмерла Україна» (Москвофільська допись про події на початку війни // Діло. 5 серпня 1916 р.). Отметим, что газета «Діло» — ведущее украинское периодическое издание Галиции в 1880–1939 гг., бывшее даже официальным органом основанной Франко, Грушевским, Охримовичем, Левицким и другими иконами современных националистов Украинской национально-демократической партии, употребляет термин «мазепинцы» в жестко негативном смысле, как синоним термина «предатели». Сегодняшние продолжатели дела Грушевского за такую позицию официального партийного издания окрестили бы предателем и москальским прихвостнем его самого.

«Среди тех бесчисленных зверств, которые совершаются австрийцами в Карпатской Руси в течение войны, мазепинцы в целом ряде случаев играют самую позорную, самую гнусную роль — роль шпионов и доносчиков, роль Каина, погубившего своего брата», — констатировал тогдашний русский исследователь (Лазаревский В. А. Русский народ в Карпатах. Галицкая Русь в борьбе за свою национальную самобытность. К., 1915. — С. 28). И хотя сами же украинские деятели называли Талергоф «самым поганым пятном на фоне военного безначалия», говорили, что несправедливость его чувствовалась сильнее, чем «ужасы войны на галицком просторе», пятно это в значительной мере ложится на них самих (Верниволя Василь. Богдан Лепкий // Лепкий Б. Писання. Т. І. Київ — Лейпциг. Б. р. — С. ХХХІІ).

Иногда, впрочем, как уже говорилось, случайно под каток репрессий попадали и симпатики украинофильства. Осип Марков сообщает об «одном священнике-украинце, которого австрийцы убили из-за того, что он признался, что читает газету «Руслан» (из «Руслана» они сделали «Русланд»). (Марков О. Вказ. праця. — С. 190). Между тем названная газета придерживалась украинофильской ориентации. Однако такие случаи еще раз указывают на ничтожность поводов, по каким предавали смерти русинов, а также на тот факт, что их судьба и жизнь находилась в руках совершенно безграмотных, случайных людей, инонациональных солдат, не утруждавших себя минимальной проверкой своих подозрений в ходе правильного расследования. Не говоря уже о регулярном судебном процессе. Они вели себя в Галиции, как в завоеванной провинции, и не соблюдали ни собственно австрийских законов, ни международных конвенций, регулировавших правила ведения боевых действий и отношение к нонкомбатантам. Разумеется, австрийская власть не может не нести ответственность за свою армию. Политическое руководство страны всегда отвечает за действия военных.

В ходе инициированных войсками экзекуций солдаты (которых трудно назвать солдатами, скорее, это вооруженный сброд) не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков. Михаил Пришвин зафиксировал в дневнике некоторые ужасающие факты австро-венгерского террора: «В П. были дети повешены вокруг церкви, в Жолкве расстреляны и пр. Бобринский сам освободил 75-летнюю старуху из тюрьмы и женщину с ребенком» (Пришвин М. М. Указ. соч. — С. 95). Могла ли 75-летняя старуха или несовершеннолетний ребенок представлять для австрийской монархии столь большую опасность, чтобы подвергнуться заключению в тюрьму? А ведь им еще повезло. Все же выжили, хоть и в тюрьме. Других-то казнили.

Только с вытеснением австрийцев русской армией из Галиции террор там прекратился. Как оказалось, ненадолго. Весной 1915 года началось контрнаступление австро-венгерских и германских войск. Примечательно, что «галичане-москвофилы, боясь возвращения мадьяр, самоотверженно помогали русской армии рыть окопы (в частности, на линии Потатур — Буща — Поточаны — Перемышляны, теперь Львовская область), возводить укрепления, возобновлять фортификационные сооружения» (Косакевич М., Косакевич В. Указ. соч. — С. 4). Как видим, репрессии достигли обратного эффекта и привели к действительно массовой активной поддержке русской армии населением Галиции, справедливо опасавшимся усилений репрессий после возвращения австро-германских войск.

Таким образом, практиковавшиеся австрийскими военными и гражданскими властями массовые репрессии подорвали австрийский же тыл. Впрочем, так бывает практически всегда. Репрессии лишь ненадолго могут сыграть роль фактора запугивания. Но если они распространяются на широкие слои населения, на относительно длительный период, то достигается обратный эффект. Люди начинают понимать, что единственный способ избежать репрессий — устранить их источник. То есть организовавшую и направляющую репрессии власть. На этом фоне, кстати, логично и обращение репрессируемого собственной властью большинства к защите России (как это произошло в Галиции в 1915 году). К такому же логическому выводу после пятилетней войны с Польшей, истощившей ресурсы подконтрольных ему воеводств, пришел первый гетман Украины Богдан Хмельницкий, что и предопределило решения Переяславской рады, собравшейся 8 января 1654 года. Так же точно поступили в 2014 году Крым и Новороссия. Одни и те же причины порождают одни и те же последствия.

Тем не менее, несмотря на героизм солдат и самоотверженную помощь населения Галиции, русская армия вынуждена была отступить. А вместе с ней уходили из Галиции и русины. «Не знаю, сколько людей было эвакуировано, в любом случае на возах и поездами переселялись целые села», — отмечал Осип Марков (Марков О. Указ. соч. — С. 190). «Были мы тут свидетелями, как отовсюду, особенно с несчастной Лемковщины, бежали в Россию перед австрийским войском москвофилы», — не без удовольствия сообщала украинофильская газета «Діло» (Українська громада в увільненім Львові // Діло. 10 липня 1915 р.). «Перед приходом австрийских войск очень много львовян, которые слишком заангажированы с кратковременными обладателями города Львова, вынуждены «добровольно» эвакуироваться и выехать в Россию» («Добровільні» виїзди зі Львова // Там же).

Глава 5. 
Второй этап геноцида и этническая чистка (потери)

Всего до двухсот тысяч галицких русинов покинули тогда край. А может быть, и больше. В тогдашней прессе называлась цифра 400 тысяч, но, возможно, это преувеличение. В любом случае, это массовое бегство, вкупе с предшествовавшими и последовавшими репрессиями, в современном международном праве характеризуется как этническая чистка.

Кстати, именно так ситуация воспринималась самими украинофилами. «Много запроданцев, которые распоясались во время московского нашествия, исчезли вместе со своими покровителями», — радовались украинские деятели очищению общественного и политического пространства Галиции от оппонентов руками австрийских властей (Купчинський Р. На Галіч // З кривавого шляху українських січових стрільців. Львів. 1916. — С. 27).

«Если в этой огненной пробе на ту сторону отпали никчемные струпы, то этим лишь очистится наш корень народный от опасной заразы, — и теперь всем ясно станет, что никому не следует играться русофильским ядом, ибо отступничество национальное и измена государству не являются убеждением, но преступлением», — цинично заявил по этому поводу тогдашний лидер украинского движения в Галиции Кость Левицкий (Левицький К. Український нарід у світовій війні // Діло. 7 січня 1916 р.). В общем, уже тогда предшественники Бандеры готовы были бороться за свою идею до последнего украинца. Именно из «очистится наш корень народный от опасной заразы» выросли слова Степана Бандеры: «Об украинских массах говорить поздно. Мы их плохо воспитали, мало убивали, вешали».

С возвращением австрийцев возобновился террор. Причем, как подчеркивает современный исследователь, к примеру, на Буковине, он достиг еще большего размаха, чем в первый период войны (Попiк С. Вказ. праця. — С. 91). И вновь неприглядную роль при этом играли украинские деятели, выступавшие в роли доносчиков. Уже проведенные карательные акции они считали недостаточными. «Аресты «подозрительных элементов», проведенные в августе прошлого года австрийскими властями, совсем не захватили наших местных москвофилов», — сигнализировала, например, в июне 1915 года газета «Діло» в корреспонденции из Самбора и перечисляла фамилии людей, сотрудничавших с русскими. (В. Ч. Російське панування в Самборі // Діло. 5 червня 1915 р.).

В следующем номере та же газета сообщала фамилии «русофильских священников», перешедших во время пребывания в крае русской армии в православие, то есть, по версии газеты, ставших «отступниками» (Під російським наїздом // Діло. 12 червня 1915 р.). Таким образом, украинофильская фракция от доносов, способствовавших репрессиям, пришла к подстрекательству их расширения. Теперь во внимание должна была приниматься не только политическая или общественная, но и религиозная деятельность потенциальной жертвы. Впервые со времен польских репрессий XVII века, во многом инспирировавших Освободительную войну под руководством Богдана Хмельницкого и переход восточных земель Малороссии под власть Всероссийского Самодержца, приверженность православному вероисповеданию становилась достаточным основанием не только для административного ограничения прав, но для смертной казни.

Общее число погибших в ходе геноцида галицких русин оценивается примерно в 140 тысяч человек. Это нижний предел оценки. По Осетинскому (Осетинський В. К. Галичина під гнітом Австро-Угорщини в епоху імперіалізму. — Львів, 1954. — C. 98) выходит 160 тысяч. Ту же цифру дает И. И. Мигович. «Военно-исторический журнал» говорит о 150 тысячах погибших мирных жителях (1997. № 3). Около 60 тысяч в первый период репрессий — до занятия Галиции русскими войсками в августе — сентябре 1914 года. Около 80 тысяч во второй период репрессий, начавшийся после оставления русскими войсками большей части Галиции в мае — июле 1915 года. Не все они погибли в Талегофе. С 4 сентября 1914 по 10 мая 1917 года через Талергоф прошли 20–30 (по разным оценкам) тысяч человек. Из них погибли 6–10 тысяч (каждый третий-четвертый). Однако была тюрьма в Терезине (Чехия), были иные тюрьмы и концлагеря империи (Вена, Прага, Львов, Гминден), в каждой из которых погибло от нескольких сотен, до 2–3 тысяч человек. А еще сотни, если не тысячи, везли в тюрьмы, но не довезли (кого-то убили «охранявшие» их австрийские или венгерские солдаты или жандармы, кого-то стража позволила растерзать толпе украинофилов). Большинство же погибло от бессудных казней непосредственно «по месту жительства».

То есть 20–30 тысяч прошедших через Талергоф и примерно такое же количество — через несколько тюрем империи (в частности, наиболее жестокие в Терезине и в Вене) — это только русины, депортированные из Галиции во внутренние области империи. Количество, сравнимое с пострадавшими от операции «Висла», по поводу которой до сих пор любят ломать копья с поляками украинские политики националистического спектра. Надо только отметить, что в ходе операции «Висла» не было массовых внесудебных казней. Не существует юридических подтверждений даже единичных эксцессов, хоть можно предположить, что погибшие от косвенных причин — тяжесть процесса переселения, переживания, грубое обращение — были, однако статистика таких случаев отсутствует (во всяком случае, можно достоверно утверждать, что если они и были, то были единичными). Общее количество переселенных в ходе операции «Висла» составило 137 833 человека. То есть количество лиц, перемещенных в новые места обитания, примерно соответствует (даже несколько уступает) количеству только уничтоженных во время русинского геноцида 1914–1917 годов в Галиции.

К числу жертв следует еще добавить тех, кто погиб в ходе принудительных депортаций. Только к апрелю 1915 года, по оценкам газеты «Діло», число депортированных превышало 100 тысяч человек (Загальна перепись українських збігців в дні 1 мая с. р. // Діло. 24 цьвітня 1915 р.). Правда, в украинофильских кругах их принято было именовать «беженцами». Однако настоящих беженцев там было немного (в основном, деятели украинского движения, и то не все). В связи с этим можно указать на сообщение известного украинского писателя и политика-украинофила Богдана Лепкого, побывавшего летом 1917 года, как он выразился, в «лагере беженцев» в Гминдене. О том, что это было за учреждение, можно прочесть у современных украинских авторов: «Село Крывка Турковского уезда во время боев попало в беду. Через него проходил фронт, и австрийские власти все население выселили в концлагерь в Гминде» (Косакевич М., Косакевич В. Указ. соч. — С. 4). Между тем Лепкий говорит, что в канцелярии этого «лагеря беженцев» он пересмотрел метрики его обитателей и установил, что только «в один день умерло несколько сот людей от плохого питания» (Лепкий Б. Писання. Т. І. Київ — Лейпциг. Б. р. — С. 393). А ведь эти «беженцы» по формальной статистике проходят как «потери гражданского населения в результате военных действий», а не как жертвы репрессий власти. Между тем это еще несколько десятков тысяч погибших по всей империи, зачастую очень далеко и от мест боев, и от собственно Галиции.

Всего же за годы Первой мировой войны естественная убыль населения в Восточной Галиции составила 300 тысяч человек. Это 6–7% предвоенного населения, с учетом того, что смерти частично покрывались рождениями. (Кабузан Н. В. Украинское население Галиции, Буковины и Закарпатья в конце ХVIII — начале 30-х годов ХХ в. // Советская этнография. 1985. — № 3. — С. 78). При этом общие потери Австро-Венгрии погибшими составили 1 миллион 496 тысяч солдат и 420 тысяч мирного населения. То есть практически каждый пятый погибший из 52 миллионов предвоенных подданных двуединой монархии приходился на пятимиллионную Галицию. Среди же мирного населения на долю Галиции выпало более 70% потерь. Также необходимо отметить, что если по всей Австро-Венгрии число погибших и умерших от разных причин мирных граждан в целом почти в четыре раза меньше, чем солдат, погибших на фронтах, то в Галиции это соотношение обратное. Потери среди мирного населения в разы превышают количество русинов, погибших на фронтах (даже с учетом того, что сформированные в Галиции сичевые стрельцы успели еще три года повоевать в гражданской войне на просторах бывшей Российской империи).

К жертвам геноцида, безусловно, следует отнести и тех, кто, пройдя ужасы австрийских концлагерей, вышел на свободу живым, но с подорванным здоровьем, и вскоре умер. Например, в селе Явор Турковского уезда таковых насчитывалось около 10 человек (Косакевич М., Косакевич В. Указ. соч // Історія в школі. 2011. — № 5–6. — С. 8). Если же учесть, что из числа эвакуированных в Россию, охваченную вскоре революцией и гражданской войной, далеко не все смогли потом вернуться домой, потери в людях, понесенные Галицией, будут еще значительней. По своим масштабам австрийский геноцид галицких русин сравним с потерями этих же земель при монгольском нашествии. Только монголы уничтожали подданных чужих государств, а австрийские власти — собственных граждан.

В данном случае необходимо обратить внимание на следующие моменты.

Во-первых, сравнивая потери разных государств в войне 1914–1918 годов с потерями населения Галиции, мы должны будем отметить, что процентное соотношение потерь к общей численности населения в Галиции самое высокое.

Во-вторых, наблюдается значительное превышение потерь среди мирного населения над боевыми потерями. Подобная ситуация в эти годы наблюдалась только в Британской Индии. Там 6 000 000 человек умерло от голода (что, впрочем, не являлось чем-то экстраординарным для этого региона в рассматриваемый период). А также в Османской империи. Но там из 2 800 000 погибших мирных жителей 2 200 000 — жертвы геноцида армян, ассирийцев, греков, курдов и других народов, развязанного националистическим правительством младотурок. При общей численности населения предвоенной Османской империи в 21 374 000 человек процент потерь мирного населения от развязанного собственным правительством геноцида примерно такой же, как и в Галиции.

В-третьих, есть еще одна общая деталь геноцида в Галиции и геноцида в Османской империи. В Галиции геноцид был развязан против русских, как православных, так и греко-католиков. В Османской империи геноцид был развязан против православных греков, армян-монофизитов и даже курдов-мусульман. Но во всех случаях геноцид рассматривался как способ наказать население за потенциальную нелояльность, а также избежать утраты иноэтнических провинций по итогам войны. То есть геноцид базировался на идее национализма (младотурки, галицкие украинофилы) и развязывался по подозрению (еще до факта совершения преступления). А также в преддверии возможных в будущем политических эксцессов международного характера, к которым население данных провинций не могло иметь никакого отношения в принципе. Практика учета мнения населения путем референдума при проведении линии границы была впервые, в ограниченных размерах, использована уже после Первой мировой войны, при уточнении линии польско-германской границы в Силезии и франко-германской в Сааре.

В-четвертых, если организаторы османского геноцида после войны предстали перед судом и понесли наказание (трое были повешены, четверо осуждены заочно), то австрийские организаторы геноцида русин в Галиции, а также их местные пособники не были привлечены к ответственности. Равным образом, если османский геноцид был осужден на международном уровне, то австрийский геноцид остается terra incognita не только для современных политиков, но и для большинства историков, включая украинских, в том числе считающих себя патриотами.

Позволим себе предположить, как сработало отсутствие должной международно-правовой и морально-исторической оценки геноцида галицких русин, осуществленного по причине их русофильства. В современной Украине отдельные политические силы, прямо скажем, неонацистского толка, считают пещерную русофобию достаточным основанием не только для того, чтобы оправдать в глазах мирового сообщества свою нескрываемую симпатию к идеологии, родившей Третий рейх и к политической практике германских нацистов, но также традиционные для украинских националистов полонофобию и антисемитизм. Русофобия считается у них своего рода признаком цивилизованности — пропуском в Европу.

Талергоф отличается от Освенцима масштабами, но не принципом. Забывая о жертвах Талергофа, создаем предпосылки для аналогичного отношения к жертвам нацистских концлагерей — со временем даже самые большие числа прекращают впечатлять, а гекатомбы превращаются в статистику. А забыть о жертвах — значит оправдать палачей. И открыта дорога новым политикам, стремящимся решать межэтнические, межпартийные и межгосударственные противоречия при помощи этнических чисток и политических репрессий. И новые концлагеря, новый геноцид уже воспринимаются обществом не как нечто экстраординарное, невозможное, как то, что не должно повториться, но как эффективный инструмент решения сиюминутных политических проблем.

Глава 6. 
Причины трагедии

Формальный повод для массовых расправ — нелояльность местного населения в отношении австрийской власти и поддержка им русской армии. Население австрийской Галиции действительно считало себя одним народом с русскими (каковыми тогда считали всех православных славян Российской империи — и великороссов, и малороссов, и белорусов, которых, впрочем, чаще называли литвинами). Однако мотивом для стремления к воссоединению с Россией стала для галицких русин не культурно-историческая общность, но факт развязанного австрийцами геноцида. Они хотели не изменить Францу Иосифу, а изменить условия существования, навязанные им правительством Франца Иосифа. Фактически, переходя к русским, русины не изменяли, но спасались от террора. Не было бы массового террора — не было бы и массовых переходов.

«Тысячи виселиц в начале этого гигантского боя, сотни могил, покрывших тогда нашу родину, тюрьмы и поля далекого Талергофа — вот доказательства налицо, куда клонились наши сердца». Так говорилось в обнародованном уже по окончании войны Меморандуме Народного совета Русского Прикарпатья, предназначенном для дипломатов стран Антанты. Таким образом, в документе обосновывалась необходимость присоединения Галиции к «великому Русскому государству» (Цит. по: Аркуша О., Мудрий М. Русофільство в Галичині в середині ХІХ — на початку ХХ ст.: генеза, етапи розвитку, світогляд // Вісник Львівського університету. Серія історична. 1999. Вип. 34. — С. 266–267).

Еще раз подчеркнем, что австрийцы и их местные пособники, пытаясь за счет геноцида решить проблему потенциальной нелояльности местного населения, перевели нелояльность русин из состояния эвентуальной угрозы в состояние политической реальности. Можно долго спорить, что первично: курица или яйцо. Однако факты говорят сами за себя. Если в той же Италии в эпоху австро-франко-сардинских войн существовало серьезное антиавстрийское политическое и партизанское движение (карбонарии), наличие которого могло хоть как-то оправдать репрессии, то Галиция, несмотря на явную враждебность австрийских властей к русинам, оставалась спокойной до начала войны и даже после начала репрессий. Открытая поддержка русских войск началась лишь тогда, когда стало ясно, что репрессии не остановятся и уничтожение грозит всему русинскому народу.

«Практически все представители русинского народа не только в своих политических воззрениях, но и в действиях примкнули к русскому лагерю против нас», — подчеркивалось позднее в официальном австрийском отчете о русской оккупации Восточной Галиции и Буковины (Нагорная О. «Гости кайзера» и «политическая декорация»: солдаты и офицеры многонациональной империи в лагерях военнопленных Первой мировой войны // Abimperio. 2010. № 4. — С. 233). М. М. Пришвин записывал в дневник информацию о взятии Львова: «Русские войска входили — все на улицы, будто парад, а говорят, казакам подносили яблоки и виноград, они брали охапками цветы» (Пришвин М. М. Указ. соч. — С. 91).

«Все русские крестьяне тяготеют к России», — сообщал в январе 1915 года о настроениях жителей Буковины жандармский ротмистр Лакингер (Гриценко І. А., Шевченко Ф. П. Прагнення населення Буковини до возз’єднання з Україною в складі Російської держави кінець ХVIII — початок ХХ ст. // Український історичний журнал. 1983. — № 10. — С. 92).

«Население городка Судова Вишня и окрестных сел очень сочувственно относится к России, ее правительству и Царю, безгранично радуясь факту присоединения Галиции к петроградским владениям», — записывал унтер-офицер русской армии Бигунов (Косакевич М., Косакевич В. «Українська голгофа» і концтабір Талергоф // Історія в школі. 2011. № 4. — С. 4). И таких свидетельств было множество. Разница между домашним австрийским террором и русской оккупацией была настолько очевидна и настолько не в пользу Австрии, что русины Галиции однозначно сделали выбор в пользу оккупационного режима, надеясь на последующую аннексию провинции Россией.

В результате на этом этапе начались реальные действия галицких русин, направленные на поддержку российских войск. Галицкие русины начали оказывать всемерное содействие русской армии, информировали ее о расположении и передвижениях австрийских подразделений, служили проводниками, повреждали телеграфные линии в тылу австрийских войск. Иногда действия отдельных жителей носили характер партизанской войны. Так, один из русинов из села Старо-Лисецы запер в сарае и сжег 25 австрийских гусар, за что впоследствии сам был казнен (Там же. С. 8). Впрочем, случаи открытого сопротивления были единичны.

Но ведь так, по сути, и разгорается любая партизанская война — необоснованные репрессии оккупационных властей получают ответ в виде нарастающего народного сопротивления, которое, в свою очередь, провоцирует новые репрессии властей. И закручивается порочный круг. Единственный важный момент, делающий ситуацию в Галиции нехарактерной для обычной партизанской войны и народного сопротивления — война развернулась не против оккупантов, но против собственных властей, фактически спровоцировавших глухой саботаж в провинции, население которой еще каких-то 40–50 лет назад было самым лояльным в Австро-Венгрии. Вена смогла быстро убедить русин, что спастись, физически выжить они могут, только оказывая сопротивление австрийским войскам и опираясь на защиту русской армии.

Не лучше для австрийцев обстояли дела и среди русинов, призванных в армию. Большую тревогу у австро-венгерского командования вызвал бунт в 80-м пехотном полку, в значительной мере укомплектованном галицкими русинами. Когда офицеры стали призывать их к борьбе с «азиатами-москалями», из строя послышались выкрики: «Русский — не азиат, он брат наш родной, мы не будем стрелять в него!». Более трети всех солдат полка отказались воевать против России. Их отделили от остальных военнослужащих, обещая послать на другой фронт. Впоследствии каждый десятый из них был расстрелян. Остальных поодиночке влили в венгерские части, посланные, однако, действительно, против других армий (не против русской) (Осечинський В. К. Галичина під гнітом Австро-Угорщини в епоху імперіалізму. Львів. 1954. — С. 107).

«Солдаты из русских ищут лишь удобного случая, чтобы сдаться русским войскам», — свидетельствовал тот же Лакингер. «Множество украинцев, насильно мобилизованных в австрийскую армию, совсем не рвались проливать кровь за цесаря и часто сдавались в русский плен», — признавали украинские историки (Литвин М. Р., Науменко К. Є. Історія галицького стрілецтва. Львів. 1990. — С. 16). В свою очередь современный исследователь отмечает: «С самого начала войны русины поголовно сдавались в плен русской армии» (Голик Б. Галичане в годы Первой мировой и гражданской войн (О тенденциозном освещении вопроса украинской историографией) // Русин. Международный исторический журнал. 2005. — № 2. — С. 138). Обратим внимание, что термины: «русины» современного исследователя, «украинцы» украинского историка и «русские» австрийского жандармского ротмистра Лакингера (современника событий) относятся к одному и тому же народу.

Таким образом, совершенно необоснованными репрессии австрийских властей второй волны, развернутые в 1915 году, назвать трудно. Страна вела войну, а, по законам военного времени, сотрудничество с врагом является преступлением, караемым смертью. Однако массовый характер репрессий, их ярко выраженный этнический характер и отказ от соблюдения минимальной юридической процедуры выводят их за рамки естественного права государства на самозащиту и переводят в разряд военных преступлений и преступлений против человечности.

Людей бросали в концлагерь, в тюрьмы, казнили без суда и следствия по одному только доносу, а то и по подозрению. «Каждый священник, учитель, чиновник и даже крестьянин, о которых было известно, что они не употребляют украинского фонетического правописания, был подозреваем в шпионстве в пользу России», — свидетельствовала пресса (Москвофільська допись про події на початку війни // Діло. 5 серпня 1916 р.).

«Эти люди, которые учатся по-русски и которые говорят, что русский язык является их материнским языком, а малорусский язык считают крестьянским говором, не могут быть хорошо расположены к Австрии», — заявил в 1915 году на судебном процессе над русскими деятелями в Вене украинский деятель Т. Ваньо, выступавший там как свидетель обвинения (Хиляк А. Е. Виновники Талергофа в освещении исторических документов. // Русская Галиция и «мазепинство». М., 2005. — С. 515). Таким образом, приверженность автохтонного населения Галиции родному материнскому русскому языку уже тогда трактовалась украинскими националистами как враждебность в отношении государства и считалась достаточным основанием как минимум для уголовного преследования.

Подобные заявления носили характер публичных доносов, и они были не единичными. «Лагерем народной измены» назвал русофилов видный украинский деятель Осип Назарук (Штойко П. Степан Рудницький. Життєписно-бібліографічний нарис. Львів. 1997. — С. 29). Аналогичными были и заявления Мыколы Зализняка, действовавшего от имени украинских эсеров: «В Галиции организовало российское правительство за деньги целую партию запроданцев-москвофилов, которые должны были подготовить почву для его победы» (Залізняк М. Українці, Росія і війна. Б.м. 1915. — С. 8). Как уже отмечалось, доносами была переполнена украинофильская пресса. Отметим, что какие-либо данные о том, что царским правительством в Галиции целенаправленно создавалась шпионско-диверсионная сеть или что Санкт-Петербург сколько-нибудь серьезно финансировал русинское русофильское движение, отсутствуют. Похоже, что здесь мы опять имеем дело с тем же, с чем приходится сталкиваться в наши дни. Любая политическая или общественная позиция, альтернативная радикально-националистической русофобской, вызывает со стороны националистов обвинение в работе «за московские деньги».

Характерно при этом, что достаточным основанием для подозрения в нелояльности, которое влекло за собой смертную казнь или заключение в концлагерь, что во многих случаях означало ту же смертную казнь, только растянутую во времени, был факт признания человеком своей русскости. То есть власти Австро-Венгрии организовали настоящий геноцид, уничтожая людей по национальному признаку. Это тем более очевидно, что тех же русинов, называвших себя украинцами, не только не трогали, но и всячески поддерживали. Правда, австрийские власти вынуждены были признать, что политическое украинство не пользуется поддержкой населения. «Украинофильское движение среди населения не имеет почвы — есть только вожди без партий», — писал в августе 1914 года представитель австро-венгерского МИД при верховном главнокомандовании барон В. Гизль.

То есть с началом военных действий стало понятно, что ставка на украинофилов не только себя не оправдала, но привела к дестабилизации Галиции в самый неподходящий для австрийских властей момент, когда вечно пугавшая Вену потенциальная угроза аннексии края Россией впервые приобрела четкие очертания. Вот как описывает Ю. Яворский последовавшую реакцию австро-венгерских властей:

«Так, с первых же сполохов бури, заранее обреченная на гибель, вся верная национальным заветам сознательная часть местного русского населения была сразу же объявлена вне всякого закона и щита, а вслед за этим и подвергнута тут же беспощадной травле и бойне.

По отношению к этим — по государственной логике Австрии — заведомым и обязательным «изменникам» и «шпионам-русофилам» — все экстренные меры воздействия и мести стали теперь, вне обычных норм и условий культуры и правопорядка, уместны, целесообразны и хороши. Все наличные средства и силы государственной охраны и власти, вся наружная и тайная полиция, кадровая и полевая свора жандармов, и даже отдельные воинские части и посты дружно двинулись теперь против этих ненавистных и опасных «тварей» и стали бешено рыскать по несчастной стране без всякой помехи и узды. А за их грозными и удобными спинами и штыками привольно и безудержно засуетился также, захлебываясь от торжествующей злобы, вражды и хулы, и всякий уж частный австрофильский закидень и сброд, с окаянным братом-изувером — Каином несчастного народа — во главе...

И это последнее уродливое явление, уж помимо самой сущности вещей, следует тут выдвинуть с особым возмущением и прискорбием на вид, на позор грядущим поколениям, на проклятие от рода в род! Потому что, если все чужие, инородные сограждане наши, как евреи, поляки, мадьяры или немцы, и пытались тут всячески тоже, под шумок и хаос военной разрухи, безнаказанно свести со своим беспомощным политическим противником свои старые споры и счета или даже только так или иначе проявить и выместить на нем свой угарный «патриотический» пыл или гнев вообще, то все-таки делали все это как-никак заведомо чужие и более или менее даже враждебные нам элементы, да и то далеко не во всей организованной и сплошной своей массе, а только, пожалуй, в самых худших и малокультурных своих низах, действовавших к тому же большей частью по прямому наущению властей или в стадном порыве сфанатированной толпы. А между тем свой же единокровный брат, вскормленный и натравленный Австрией «украинский» дегенерат, учтя исключительно удобный и благоприятный для своих партийных происков и пакостей момент, возвел все эти гнусные и подлые наветы, надругательства и козни над собственным народом до высшей, чудовищной степени и меры, облек их в настоящую систему и норму, вложил в них всю свою пронырливость, настойчивость и силу, весь свой злобный, предательский яд. И мало что досыта, вволю — доносами, травлей, разбоем — над ним надругался где мог, что на муки сам его предал и злостно ограбил дотла, но наконец даже вдобавок с цинической наглостью хама пытается вдруг утверждать, что это он сам пострадал так жестоко от лютой австрийской грозы, что это ему именно принадлежит этот скорбный, мученический венец... А дальше уж в злостном бреду и цинизме ведь некуда, не с чем идти!

Возвращаясь к самим событиям, приходится, прежде всего, отметить, что началось дело, конечно, с повсеместного и всеобщего разгрома всех русских организаций, учреждений и обществ, до мельчайших кооперативных ячеек и детских приютов включительно. В первый же день мобилизации все они были правительством разогнаны и закрыты, вся жизнь и деятельность их расстроена и прекращена, все имущество опечатано или расхищено. Одним мановением грубой, обезумевшей силы была вдруг вся стройная и широкая общественная и культурная организованность и работа спокойного русского населения разрушена и пресечена, одним изуверским ударом были разом уничтожены и смяты благодатные плоды многолетних народных усилий и трудов. Всякий признак, след, зародыш русской жизни был вдруг сметен, сбит с родной земли...

А вслед за тем пошел уж и подлинный, живой погром. Без всякого суда и следствия, без удержу и без узды. По первому нелепому доносу, по прихоти, корысти и вражде. То целой гремящей облавой, то тихо, вырывочно, врозь. На людях и дома, в работе, в гостях и во сне.
Хватали всех сплошь, без разбора, кто лишь признавал себя русским и русское имя носил. У кого была найдена русская газета или книга, икона или открытка из России. А то просто кто лишь был вымечен как «русофил».

Хватали кого попало. Интеллигентов и крестьян, мужчин и женщин, стариков и детей, здоровых и больных. И в первую голову, конечно, ненавистных им русских «попов», доблестных пастырей народа, соль галицко-русской земли.

Хватали, надругались, гнали. Таскали по этапам и тюрьмам, морили голодом и жаждой, томили в кандалах и веревках, избивали, мучили, терзали — до потери чувств, до крови.
И, наконец, казни — виселицы и расстрелы — без счета, без краю и конца. Тысячи безвинных жертв, море мученической крови и сиротских слез. То по случайному дикому произволу отдельных зверей-палачей, то по гнусным, шальным приговорам нарочитых полевых лжесудов. По нелепейшим провокациям и доносам с одной стороны и чудовищной жестокости, прихоти или ошибке — с другой. Море крови и слез…

А остальных потащили с собою. Волокли по мытарствам и мукам, мучили по лагерям и тюрьмам, вновь терзая голодом и стужей, изводя лишениями и мором. И, словно в адском, чудовищном фокусе, согнали, сгрузили все это, наконец, в лагере пыток и смерти — приснопамятном Талергофе».

Мы можем констатировать следующие факты.

1. Накануне Первой мировой войны коренное русинское население австрийской Галиции в большинстве своем считало себя русским. Таковым же его считали австрийские власти, в результате репрессий которых у русин возникло стремление к возвращению своих земель в состав русского государства.

2. Начало боевых действий и первые значительные успехи русских войск в ходе Галицийской битвы 1914 года были восприняты русинами с воодушевлением. В значительной степени такое состояние дел было обусловлено многолетним административным давлением на галицких русин, ущемлением их в правах по языковому, культурному и религиозному принципу. Это давление постепенно переросло в уголовные репрессии, а в канун и в начале боевых действий приняло характер бессудных судебных расправ, включавших казни, заключение в концлагерь или тюрьму, а также выселение из родных мест вглубь Австрии.

3. В это же время лояльная по отношению к Австрии часть русинов принимает концепцию политического украинства. Ее главная отличительная черта — провозглашение украинцев и русских разными народами и причисление к числу украинцев не только галицийских русинов, но и малороссов центральной и восточной Украины, которых необходимо «освободить» от российской власти.

4. Таким образом, русины Галиции оказались разделены на собственно русинов и украинцев. Первые ориентировались на Россию и считали себя русскими. Вторые были лояльными подданными Австро-Венгрии и именовали себя украинцами. Естественно, что Вена делала ставку на вторых, стараясь еще до войны максимально расширять и поддерживать украинофильские тенденции в крае.

5. Галицкие русофилы и украинофилы относились друг к другу настороженно. С течением времени эта настороженность начала перерастать во враждебность, поскольку представители обоих течений считали друг друга предателями. Украинофилы, бывшие тогда в крае в численном меньшинстве, пытались развернуть ситуацию в свою пользу, опираясь на административный и полицейский аппарат Австро-Венгрии, и встречали в этом вопросе понимание и поддержку местных и центральных властей.

6. С началом боевых действий австрийское командование обнаружило, что в Галиции находится во враждебном крае.

7. В результате взаимная заинтересованность украинофилов и австро-венгерского командования резко возросла, а русофильское население стало рассматриваться как полностью враждебное. Украинофильские элементы воспользовались ситуацией и готовностью австро-венгерской администрации к самым жестким мерам и массовыми доносами дополнительно разжигали взаимное недоверие, провоцируя террор против своих политических оппонентов. «С объявлением в Австро-Венгрии мобилизации в Галичине, Буковине и Угорской Руси началось, при деятельном содействии «украинцев», настоящее истребление русских» (терминами «украинцы» и «русские» обозначены в данном случае не представители разных этносов, но различные политические фракции одного народа — галицких русин), — констатировалось в резолюции Русского народного совета Прикарпатской Руси (Июльские резолюции Русского народного совета Прикарпатской Руси. Ростов-на-Дону, 1917. — С. 4).

Вот красочное описание ситуации, оставленное доктором Василием Романовичем Вавриком:

«…весь ужас и мучения, перенесенные русским населением в Австро-Венгрии, главным образом на первых порах войны, то есть до момента вытеснения русской армией австро-мадьярских войск за Дунаец и по ту сторону Карпатского хребта, не имели предела: это была сплошная полоса неразборчивого в средствах, бессистемного террора, через которую прошло поголовно все русское население Прикарпатья.

Черная гроза военного и административного австро-мадьярского террора, клокотавшая над русским населением в Галичине, Буковине и Угорской Руси в этот первый период войны, была настолько свирепа, что вполне подтвердила то мнение, какое постепенно стало утверждаться об испытавших первые ее приступы, а затем очутившихся в концентрационных лагерях в глубине Австрии, как о более счастливых.

Слишком велики и бесконечно жестоки были страдания карпато-россов в этот первый период войны на их же прадедовской земле, у них же дома. На них мы должны остановиться ближе. Это тем более необходимо, что с каждым годом, отделяющим наши дни от того жестокого в истории русского народа времени, память о нем начинает тускнеть и затираться в народном сознании.

К тому же, в то время как об ужасах концентрационных лагерей писалось сравнительно много в начале войны в русской, швейцарской, итальянской, французской и даже немецкой (социалистической) печати, а после войны появились более или менее обстоятельные сведения в галицко-русских и американских печатных изданиях, — об австро-мадьярских зверствах над неповинным ни в чем русским населением, находившимся под властью Австрии, совершаемых на местах, писалось очень мало и к тому же случайно, отрывочно, а главное — противоречиво. Все те случайные сведения об этом жестоком периоде, какие попадали в печать, не могли претендовать на полноту и элементарную беспристрастность именно потому, что были современными и писались в исключительно болезненных общественных условиях, в обстановке непосредственного военного фронта. Современные газеты сплошь и рядом пестрели по поводу каждого отдельного случая этой разнузданной расправы сведениями беззастенчиво тенденциозного характера. Этой преступной крайностью грешила, за редкими исключениями, особенно галицкая, польская и «украинская» печать. В ней вы напрасно будете искать выражения хотя бы косвенного порицания массовым явлениям бесцеремонной и беспощадной, без суда и без следствия, кровавой казни наших крестьян за то только, что они имели несчастье быть застигнутыми мадьярским или немецким (австрийским) полевым патрулем в поле или в лесу и при допросе офицера — мадьяра или немца, не понимавшего совершенно русского языка, пролепетали фатальную фразу, что они всего только «бедные русины»! А что после этого говорить о таких случаях, когда перед подобными «судьями», по доносу в большинстве случаев жалкого «людця»-мазепинца, целые села обвинялись в открытом «русофильстве»? Нередко кончались они несколькими расстрелами, а в лучшем случае сожжением села. Широкая публика об этом не могла знать подробно в те знойные дни всеобщего военного угара, а еще меньше она знает сейчас».

Фактически ситуация, когда на приграничной территории воюющего государства компактно проживало население, родственное по отношению к военному противнику, усугубилась назревавшим в среде самих галицких русинов гражданским конфликтом между русофилами и украинофилами. Австро-венгерское командование, озабоченное нелояльностью русофильской части населения Галиции, сделало естественную ставку на их политических оппонентов — украинофилов, которые, сами находясь в остром конфликте с русофилами, использовали ситуацию для физического подавления оппонентов. Об уровне гражданского противостояния говорит тот же Ваврик, чьи слова буквально напитаны ненавистью, понятно, что украинофилы платили русофилам той же монетой:

«Роль этих народных предателей, т. н. «украинцев», в эту войну общеизвестна. Детеныши национального изменника русского народа из-под Полтавы, вскормленные под крылышком Австрии и Германии, при заботливом содействии польской администрации края, в момент войны Австрии с Россией, то есть в знаменательный в истории русского народа момент собирания искони русских земель на западе, сыграли мерзкую и подлую роль не только в отношении России и идеи всеславянского объединения, став всецело на стороне Австро-Венгрии, но в особенности в отношении бесконечных жертв австро-мадьярского террора и насилия над карпато-русским населением».

Таким образом, одной из причин геноцида русского населения Галиции является его реально существовавшая нелояльность в отношении австро-венгерской власти, особенно остро проявившаяся в первые месяцы войны и крайне обеспокоившая военное командование. Мы также не можем забывать, что в прифронтовой полосе действовали военные законы, резко ограничивавшие гражданские свободы. Австро-венгерская армия, фактически осуществлявшая реальную власть в Галиции, в 1914–1917 годах имела богатый опыт управления территориями в условиях военного положения. Так десятилетиями управлялась Италия, до тех пор пока империя ее не утратила, а накануне Первой мировой войны аналогичный опыт был применен в Боснии, вначале оккупированной, а затем и аннексированной Австро-Венгрией по итогам русско-турецкой войны 1877–1878 годов. В обоих случаях имперская военная администрация действовала путем террора, судебных и внесудебных расправ, а также пытаясь опереться на создаваемые с австрийской помощью лояльные имперской власти политические структуры. Нет ничего удивительного в том, что этот опыт был применен и в Галиции.

Однако в Галиции опыт австрийского военно-террористического управления наложился на две войны. Одну, видимую всем — мировую и вторую, практически незаметную — гражданскую между русинами-русофилами и русинами, начинавшими считать себя украинцами. Этот внутренний глубинный конфликт придал действиям властей, и так не отличавшимся особым гуманизмом, а еще и дополнительно подстрекаемым украинофилами, особо зверский характер.

Только через концлагерь Талергоф прошло более 30 000 узников, из которых только за полгода в 1915 году было казнено 3800 человек. Но Талергоф и Терезин — концлагеря, ставшие символом более масштабного геноцида, который, по оценкам, унес от 140 до 160 тысяч человеческих жизней. Конечно, после двух мировых боен с миллионными потерями эта цифра не кажется совсем уж запредельной, но надо помнить, что это количество убитого гражданского населения только одной, не самой густонаселенной провинции. И погибли эти люди не от вражеского вторжения, а от рук собственного государства и даже собственных соплеменников, умышленно, с политической целью, провоцировавших австро-венгерскую администрацию на принятие экстраординарных мер.

Вновь свидетельствует Василий Ваврик:

«Как в то время, в момент угрозы австро-русской войны из-за балканских событий, вели себя прикарпатские т. н. «украинцы»? На это они сами дали ответ. Итак, депутат австрийского рейхстага Смаль-Стоцкий на заседании делегаций от 15 октября 1912 года в своей речи заявил от имени «украинского» парламентского клуба и «всего украинского народа», что после того, как «все надежды «украинского народа» соединены с блеском Габсбургской династии, этой единственно законной наследницы короны Романовичей, — серьезной угрозой и препятствием на пути к этому блеску, кроме России, является то же «москвофильство» среди карпато-русского народа. Это движение, — сказал он, — является армией России на границах Австро-Венгрии, армией уже мобилизованной».

В том же смысле высказались от имени «всего украинского народа» с парламентской трибуны и депутаты Василько, Олесницкий, Окуневский, Кость Левицкий и целый ряд других. Нетрудно заключить, насколько подобные доносы оказывали прямое влияние на зверское отношение австро-мадьярской власти к мирному населению Прикарпатья. Ибо достаточно сказать, что в ответ на речь Смаль-Стоцкого в делегациях министр Ауфенберг ответил, что «те, кто обязан, силою прекратят русское движение в Галичине».

Подобные заявления приходилось тоже очень часто читать и на столбцах галицкой «украинской» печати. Так, напр., в июле 1912 г. газета «Дiло» заявляла, что «когда восточная Галичина станет «украинской», сознательной и сильной, то опасность на восточной границе совершенно исчезнет для Австрии». Поэтому ясно, что Австрии следует поддержать «украинство» в Галичине, так как, дескать, все то, что в карпато-русском народе не носит знамени «украинского», является для нее (Австрии) весьма опасным. «K уразумению этого, — читаем дальше в той же статье «Дiла», — приходят уже высшие политические круги Австрии»... А там, после такого удачного дебюта, дальше все дело пошло еще лучше и чище. Как бы в глубокомысленное развитие и разъяснение декларации доносчиков на заседании делегаций от 15 октября это же «Дiло» в номере от 19 ноября 1912 года писало буквально следующее:

«Москвофилы ведут изменническую работу, подстрекая темное население к измене Австрии в решительный момент и к принятию русского врага с хлебом и солью в руках. Всех, кто только учит народ поступать так, следует немедленно арестовывать на месте и предавать в руки жандармов...».

Это важное свидетельство и убедительное доказательство, что задолго до того, как с началом Первой мировой войны нелояльность русофильского населения Галиции стала фактором, серьезно беспокоящим австрийское правительство, политическое украинство Галиции настойчиво провоцировало австрийские власти, настаивая на принятии к русофилам репрессивных и даже террористических методов воздействия. Причем необходимо подчеркнуть, что речь в данном случае шла именно об украинстве как политической теории и практике, но не как об этносе. Этнос в Галиции тогда еще был единый — русинский. Так что незначительные на первый взгляд тактические противоречия в своем развитии вызвали братоубийственную гражданскую войну, которую, с перерывами, Украина ведет до сих пор уже сто лет.

Интересно, что ставка австрийских властей на политическое украинство как на антирусскую силу оказалась провальной. Ситуацию в Галиции не только не удалось стабилизировать, но, наоборот, она была дестабилизирована еще больше. Что же касается послевоенных проблем, то независимо от последовавшего по причинам военной катастрофы распада двуединой монархии новорожденное украинство сделало выбор в пользу наиболее тоталитарных идеологических концептов, став фактором дестабилизации во всех поставстрийских государствах. Так, например, Галичину наряду с нарастающей русофобией захлестнули полонофобия и антисемитизм. В Закарпатье, входившем до войны в состав королевства Венгрия и потому пострадавшем в меньшей степени, позиции русин-русофилов остались довольно прочными, зато там местное украинское движение оказалось деструктивным в отношении Чехословакии, а затем Словакии и Венгрии.

В общем, геноцид, как и следовало ожидать, изменил этно-политический состав населения Галиции, уничтожив русофильское движение и активизировав украинофильское. Однако раскол русин на украинофильскую и русофильскую фракции и уничтожение последней не привели к стабилизации края. Став единолично господствующей в нем силой, русины-украинофилы, которых с этого момента будет корректнее называть украинцами (или галичанами, как они сами себя именуют сейчас, подчеркивая свое отличие от народа остальной большой Украины), оказались куда более ориентированными на политическую борьбу за независимость от всех и вся, чем их культурологические русофильские предшественники за единение с Россией. Даже доставшаяся украинофилам в наследство от австрийского покровительства прогерманская ориентация с течением времени (особенно после 1945 года) сменилась на принятие англо-саксонского протектората в лице США.

Глава 7. 
Исполнение и исполнители

Поражает, что, несмотря на известную немецкую пунктуальность, свойственную австрийцам не меньше, чем прусакам, геноцид разворачивался без ярко выраженного плана, как бы сам собой.

Местным властям, полиции и жандармерии было понятно, что центральная власть опасается нелояльности русин, во многом спровоцированной предыдущими репрессиями, и готова преодолевать эту во многом преувеличенную нелояльность любыми методами. Армейское командование, пораженное шпиономанией, не доверяя населению прифронтовой полосы и не понимая его, пыталось жесткостью и жестокостью репрессий запугать это население и подавить в нем волю к гипотетическому сопротивлению. Отдельные случаи реального сотрудничества русин с русской армией намеренно раздувались русинами-украинофилами, которым было на руку подавление конкурирующего с ними русофильства австрийцами. Простые австрийские и венгерские солдаты, чуждые местному населению по языку и религии, подстрекаемые доносами украинофилов и банально пытавшиеся выжить в ходе начинавшейся мировой бойни, не видели ничего зазорного в том, чтобы убить врага, даже если врагом оказывался мирный житель.

В связи с этим наибольшее количество потерь погибшими (около 2/3 от общего числа, то есть свыше 100 тысяч человек) припадает на те регионы, где бушевал бессистемный террор, осуществлявшийся армейскими подразделениями и полевой жандармерией, часто по собственному почину и без какой-либо судебной процедуры.

Таким образом, центральное австро-венгерское правительство, лично императора Франца Иосифа I можно обвинить не столько в организации геноцида, сколько в попустительстве ему. В практическом отказе от какого-либо контроля над политической ситуацией в провинции, в отказе от контроля за действиями местных (в том числе полицейских) властей, в передаче функций гражданского судопроизводства неподготовленному в этом отношении военному командованию и в молчаливом санкционировании внесудебных расправ. Центральные власти не могли не знать о том, что происходит в Галиции, хотя бы потому, что лично к императору обращались и общественные деятели, и священники с просьбой остановить террор, и обращения эти не получали никакого ответа.

Австрийское правительство заняло позицию непротивления злу насилием, полностью развязав руки военным и полицейским властям, а также местным «инициативникам» из числа украинофилов. Государство отказалось от реализации своих функций, прежде всего от функции отправления правосудия, закрыв глаза на террор. В таких условиях полной безнаказанности и у пьянеющих от вседозволенности солдат, и у активистов-погромщиков всегда проявляются наиболее низменные инстинкты, и эксцесс исполнителя становится неизбежным.

Исполнителей же геноцида можно разделить на три группы.

Во-первых, это австро-венгерская армия, военные власти и полевая жандармерия, действовавшие в прифронтовой полосе и применявшие преимущественно внесудебные расправы по подозрению в нелояльности и по обвинению в шпионаже. В данном случае речь может идти о нарушении международных конвенций, определяющих законы ведения войны, то есть о военных преступлениях.

Справедливости ради следует сказать, что в прифронтовой полосе практически всех воевавших тогда государств шпиономания была бичом, а военно-полевая юстиция не затрудняла себя сбором доказательств, считая подозрение достаточным основанием для самых суровых репрессий. Однако везде, кроме Галиции, случайные жертвы военно-шпионского безумия измерялись единицами, нигде репрессии не принимали массовый характер, не одобрялись (пусть молчаливо) высшими органами государственного управления и не носили четко выраженный этнический характер.

Для примера: даже сталинские выселения целых народов по аналогичному предъявленному галицким русинам обвинению в пособничестве врагу в последние годы и после Великой Отечественной войны обошлись в десятки раз меньшим количеством доказанных жертв, чем австрийский геноцид галицких русин. Опять-таки речь идет о зафиксированных лишь единичных случаях. А акция «Висла», о которой мы уже упоминали, вообще была образцом гуманизма в сравнении с австрийским «цивилизаторством» на галицких землях.

Во-вторых, это австро-венгерская администрация и судебные органы, применявшие формализованные репрессии в рамках легальной юридической процедуры, однако без соблюдения необходимых прав обвиняемого, а также без сбора минимально необходимой доказательной базы. Фактически речь шла о той же внесудебной расправе, но облеченной в формально легальную форму. Здесь можно вести речь о преступлениях против человечности и о выходе государства за пределы своих полномочий, в том числе и с точки зрения необходимости обеспечения государственной безопасности в военное время. Ускоренная судебная процедура, вызванная военной необходимостью, не может означать полное отсутствие любой процедуры, а тем более пародию на процедуру.

В частности, по действовавшим тогда международно-правовым нормам, регулирующим правила военных действий, шпионом (а именно обвинение в шпионаже было наиболее часто предъявляемым), подлежащим смертной казни, являлся иностранный подданный, предпринимающий или организовывавший враждебные действия (от сбора секретной информации до диверсий) в тылу враждебного государства и не одетый в военную форму своей страны. То есть, с точки зрения закона, даже те русины, которые действительно сотрудничали с русской армией, не могли быть обвинены в шпионаже, поскольку они являлись австрийскими подданными, к тому же гражданскими лицами. Следовательно, за исключением особых случаев (например, вооруженное противодействие австрийским властям), к ним не могла быть применена смертная казнь (только заключение в крепость). К ним, так же как к гражданским лицам, не могла применяться ускоренная процедура военно-полевого правосудия. Ну и, наконец, вообще ни к кому не могли быть применены внесудебные репрессии, в том числе казни, без приговора хоть какого-нибудь, даже формального, суда.

В-третьих, к исполнителям геноцида необходимо отнести активистов русинского украинофильского, лояльного по отношению к Вене движения, которые в отдельных случаях принимали участие в расправах непосредственно, например, в селе Молотково, в городке Надворное (Осечинський В. К. Указ. соч. — С. 103), но чаще способствовали нагнетанию психоза и подозрительности своими доносами.

Здесь ситуация представляется значительно более сложной, поскольку, с точки зрения русин-русофилов, русины-украинофилы предали интересы своего народа. В свою очередь, с точки зрения русин-украинофилов, русины-русофилы предали интересы своего государства. Каждая сторона опиралась на свои аргументы, продиктованные собственной логикой. Для каждой стороны были абсолютно неприемлемы аргументы оппонентов. Поэтому в данном случае мы имеем право говорить о гражданской войне, шедшей в рамках и под прикрытием международного конфликта. Однако, в любом случае, никакая гражданская война не может оправдать методы геноцида и этнических чисток, примененные к русофильскому русинскому населению Галиции.

Характерно, что все три группы исполнителей геноцида имели формально-логическое оправдание своих действий. Армия и военные власти должны были обеспечить стабильность и защищенность прифронтовой полосы — особенно ближайшего армейского тыла. При этом они не обладали достаточной юридической квалификацией для ведения судебных процессов и для проведения полицейских мероприятий. В начале XX века еще не существовало специальных войск по охране тыла, а полевая и обычная жандармерия была немногочисленна и обучена действовать в основном теми же методами, что и полевые войска. Армия обучалась вести войну и, когда выяснилось, что войну необходимо вести с собственным мирным населением, использовала весь арсенал имеющихся у нее средств, явно малоподходящих для полицейской операции.

Впрочем, во второй половине XIX — начале XX века европейские армии (в том числе армии демократий: Франции и Великобритании) неоднократно использовались для подавления социальных выступлений собственных граждан и при этом не стесняясь и без ограничений применяли оружие, в том числе, в отдельных случаях, артиллерию. Аналогичным образом сегодня действует украинская армия в Новороссии.

Административные и судебные органы империи также не были готовы к рассмотрению такого огромного количества дел, большинство которых касалось обвинений в военных преступлениях, каравшихся смертью, в частности в шпионаже. Шпиономания охватила в этот период все воюющие государства. Но для Австрии проблема усугублялась тем, что армия в самом начале войны понесла катастрофическое поражение. С осени 1914 года Австрия больше не была в состоянии удерживать фронт против русской армии без помощи германских соединений. Она вынуждена была оставить как раз те провинции, население которых обоснованно подозревалось в симпатиях к победоносному врагу.

В данной ситуации обвинение русинов в шпионаже и массовом предательстве стало еще и средством преодоления психологической травмы и «логичного» объяснения поражения, снимавшим вину за него с официальных австрийских властей и верховного командования армии. Естественно, это усилило и подозрительность, и готовность к чрезмерной жестокости. В данном случае мы имеем дело с естественной реакцией негибких структур на трудности военного времени. При этом необходимо отдать должное: в отличие от военных властей, как правило, выбиравших между расстрелом или повешением, власти гражданские широко практиковали интернирование подозрительных элементов в тюрьмах, концлагерях, а также выселение потенциально нелояльного населения во внутренние области империи. При всей жестокости данных репрессий, при том, что тысячи узников Талергофа и других мест заключения погибли от чудовищных условий содержания, в данном случае мы можем говорить о предпочтении гражданскими властями потенциально нелетальной практики нейтрализации угрозы.

Наконец, фракция украинофилов в русинском движении, выдвигая на первый план обязанность хранить верность своему государству, имела все основания считать русин-русофилов если и не реальными в юридическом смысле, то ментальными, а в потенциале и фактическими изменниками. Они искренне считали, что, сигнализируя об опасности австрийским властям, исполняют свой гражданский долг. А что доносы часто были надуманными и необоснованными, так в подобных случаях всегда корректность приносится в жертву бдительности. Если и сегодня представители партий, которым принадлежит большинство мест в украинском парламенте, совершенно искренне считают симпатии к России признаком государственной измены, то что можно сказать о полуграмотной, малочисленной галицкой украинофильской интеллигенции конца XIX — начала XX века, состоявшей из приходских священников, мелких служащих, их детей да выходцев из крестьян. Это была та самая склонная к тоталитаризму мелкобуржуазная среда, из которой всего через 10–20 лет вышли европейские фашизмы (включая германский национал-социализм и украинский радикальный интегральный национализм).

Однако в случае с русинами-украинофилами следует также помнить и об их политическом интересе, заключавшемся в том, чтобы окончательно маргинализировать, вытеснить из политики и общественной жизни своих идеологических оппонентов. Война дала им прекрасную возможность, которой они не замедлили воспользоваться. В какой пропорции верность престолу Франца Иосифа І соотносилась с реализацией шкурных политических интересов, в данном случае сказать трудно. Важно, что и одно, и второе соображение в серьезной степени влияло на позицию и поведение галицких украинофилов.

Общим в поведении всех организаторов, вдохновителей и исполнителей геноцида галицких русин является то, что они искренне считали политическую целесообразность и идеологические предпочтения доминирующими над культурно-исторической традицией, а насилие — лучшим аргументом в теоретическом споре. В связи с этим неудивительно, что, начавшись (в середине XIX века) со сравнительно безобидных мер административного воздействия, имевших целью унифицировать русин под австро-венгерский стандарт, власти сравнительно быстро прошли все этапы усиления давления вплоть до организации массового физического уничтожения «нестандартных» подданных.

Характерно также, что как австрийские власти, так и представители русинского украинофильского течения считали культурно-историческую инаковость достаточным признаком нелояльности, а нежелание (зачастую и невозможность) измениться в соответствии с заданными в Вене стандартами — прямым посягательством на государственные устои, заслуживающим самого сурового наказания.

Еще один любопытный факт. Австрийские власти с 1848 года, несмотря на конституционные изменения 1867–1868 годов, так и не выработали адекватную национальную политику, способную стабилизировать и сохранить «лоскутную монархию», пребывая в своего рода когнитивном диссонансе. С одной стороны, в 1867 году страна разделена на Цислейтанию и Транслейтанию, то есть на земли австрийского имперского правительства и на земли венгерского королевства. Разделение проходит именно по национальному признаку, и каждая из частей получает свою конституцию. Центральное правительство серьезно ограничено в полномочиях. За ним остаются только внешняя, оборонная и финансовая политика.

Казалось бы, страна сделала успешный шаг на пути к федерации (тем более что Транслейтания и Цислейтания делятся еще на добрых два десятка королевств, герцогств, княжеств и коронных земель). В частности, это стабилизировало отношения венгерского и германского этносов в империи и избавило имперское правительство от венгерской оппозиционности, от венгерской полувековой революционности. Наоборот, венгры практически моментально стали стабилизирующим, государствообразующим фактором, превратились из сепаратистов в лоялистов.

Очевидно, позитивный опыт надо было распространять. Он вроде бы и начинает распространяться (в рамках конституции): создаются местные парламенты, а национальные меньшинства получают возможность посылать своих депутатов во все представительские органы от местных ландтагов до рейхстага. В то же время логичный следующий шаг федерализации империи не делается, многочисленные меньшинства не получают прав самоуправления, хотя бы отдаленно напоминающих те, что были предоставлены венграм. Это, в свою очередь, становится фактором нарастающей напряженности во взаимоотношениях имперского центра с чехами.

Наиболее онемеченными славянами, которых даже Гитлер позднее считал самыми подготовленными к «ариизации», оказались чехи. После Тридцатилетней войны, кстати, начинавшейся как чешская гражданская, одни из самых лояльных подданных империи — чехи, не получив в 1867 году статуса равного или близкого к венгерскому, вначале пытаются убедить имперское правительство в необходимости преобразования монархии из двуединой в триединую. А затем, в начале ХХ века, становятся едва ли не самыми активными оппозиционерами. С началом Первой мировой войны массово сдаются в плен русским войскам, изъявляют готовность воевать против Австро-Венгрии. Из них формируются многочисленные соединения, составившие в 1918 году знаменитый Чехословацкий корпус, не успевший на фронты Первой мировой, но успешно уничтоживший советскую власть за Уралом и едва не повернувший большевистскую революцию вспять.

Аналогичным образом развиваются отношения центра (на сей раз не только Вены, но и Будапешта) с балканскими славянами. Хорваты, словенцы, иллирийцы, боснийцы — никто не получил желаемой автономии (хотя бы культурно-национальной).

Ситуация в Галиции отличается такой же противоречивостью. С одной стороны, Вена, пойдя навстречу культурно-национальным запросам русин-украинофилов, быстро и успешно сделала их своими надежными союзниками. Логично было хотя бы попытаться применить тот же метод к русинам-русофилам, тем более что практика административного подавления себя не оправдала. Однако вместо этого венский кабинет лишь усиливает репрессивную составляющую своей политики в Галиции. Между тем весь исторический опыт человечества свидетельствует, что репрессии власти могут на короткий момент загнать недовольство населения вглубь. Но, если причина недовольства не устранена, через короткое время оно вспыхнет вновь, лишь усиленное репрессиями. Наконец, рано или поздно репрессии прекращают пугать. Люди просто осознают, что избавиться от опасности репрессий можно лишь одним способом — смести режим.

Уже упомянутое опасение, что Россия потенциально может заявить свои права на Галицию, равно как и провокативное поведение русин-украинофилов не может служить оправданием австрийским властям. Вена столетиями управляла многонациональным государством, в котором каждая провинция отличалась от соседней этнически, культурно, религиозно и традициями государственного управления. Политика divide et impera исчерпала себя уже к 1848 году. Позитивный опыт применения политики федерализации к 1914 году также существовал уже почти пять десятилетий. И даже в рамках противопоставления русин-украинофилов русинам-русофилам имперское правительство вынужденно было предоставлять украинофилам определенные льготы, предполагавшие минимальную степень удовлетворения культурно-национальных запросов.

По сути, Вена ничего не выигрывала от стимулирования русинского раскола, просто создавала вместо потенциальных сепаратистов-русофилов, таких же потенциальных сепаратистов-украинофилов. Более того, правительство проигрывало. Вместо того чтобы наладить отношения с той фракцией русинского движения, которая могла обеспечить ему народную поддержку, поскольку опиралась на близкую и понятную народу традицию исторической памяти, оно вступило в союз с фракцией, которая сама нуждалась в поддержке властей, ибо могла внедрять в душу народную свои идеологические концепты только при помощи административно-полицейского давления.

Это противоречие в политике официальной Вены в отношении меньшинств можно объяснить только с учетом не преодоленного императорским двором стремления к контрнаступлению на половинчатые завоевания буржуазной революции в Австрии, к реакции. Не преодоленного никогда: ни после 1848 года, ни после 1867–1868 годов. Восстановление тем или иным путем абсолютистского правления оставалось не особенно скрываемой целью Габсбургов на протяжении всей второй половины XIX века. Поэтому задача ограничения распространения гражданских свобод в империи, чтобы процесс не стал необратимым, диктовала все действия кабинета.

Вынужденная уступка венграм была вызвана необходимостью сохранения государства от распада и смягчалась тем, что император сохранил за собой всю полноту исполнительной власти в Транслейтании в качестве венгерского короля. Союз с поляками, а затем с украинцами в Галиции объяснялся именно их относительной слабостью. Поляки составляли меньшинство населения, причем меньшинство ненавидимое, поскольку, в отличие от преимущественно крестьянской русинской общины, составляли большую часть класса наследственных землевладельцев. Кроме того, значительная территория исторической Польши к тому времени входила в состав Российской империи, которой в наибольшей степени и угрожал потенциальный польский сепаратизм.

Украинское движение, как было сказано выше, на первом этапе не выходило за рамки интеллигентских кружков, не имело поддержки в народе и потому также, с точки зрения официальной Вены, не несло в себе немедленной угрозы.

Если исходить из долговременных интересов австро-венгерского государства, такая политика, направленная на союз с элитными и маргинальными группами вместо опоры на народ, являлась ущербной и привела в итоге к его (государства) развалу. Однако, с точки зрения превратно понимаемых интересов династии, с позиции перспектив восстановления абсолютистского правления, только такая политика и могла давать надежду на успех. Поскольку, чем шире демократизация общественной жизни, чем больше опора политических групп на народ, тем меньше зависят они от центральной власти, тем менее они склонны быть послушными верноподданными короны, тем более они склонны вступать в договорные отношения, требовать учета своих интересов, а в конечном счете и доли во власти.

Если экстраполировать эту ситуацию в несостоявшееся будущее послевоенной Австро-Венгрии, то успешное решение русинского вопроса при помощи геноцида практически неизбежно повлекло бы за собой необходимость решать украинский вопрос. И, скорее всего, он решался бы теми же методами. Ведь австрийский жандарм или венгерский солдат не отличал русина-украинца от русина-русского, а временное совпадение интересов украинофильского движения с интересами Габсбургов могло существовать лишь на фоне ощущения общей угрозы от русинского русофильского движения в Галиции. С исчезновением такой угрозы украинофилы со своими запросами сами становились угрозой. И новый союзник у венского кабинета появился бы мгновенно — галицкие поляки, которые с удовольствием примерили бы на себя ту же роль в отношении украинофилов, которую последние сыграли в отношении русофилов Галиции.

В пользу данной версии возможного развития событий свидетельствует вся история межвоенных украино-польских отношений в Галичине. Та же ОУН до сентября 1939 года была прежде всего полонофобской организацией. «Москали» тогда были далеко — за границей, а собственные русофилы были уничтожены еще в 1914–1917 годах. Да и позже — одна волынская резня чего стоит! А репрессии Польши в отношении галицких украинцев хоть и не были столь жестоки, как геноцид галицких русин Австрией, но также отличались серьезным размахом. Проводившаяся Пилсудским политика пацификации не обошлась без внесудебных расправ, подчас массовых, а окончательно решившая украинский вопрос в Польше акция «Висла» корнями уходит в политику переселения (под видом эвакуации) галицких русин во внутренние области империи во время Первой мировой войны.

Таким образом, если русины-украинофилы и могли извлекать из своего союза с венским кабинетом, направленного против русин-русофилов, какую-то выгоду, то это была выгода тактическая. Стратегически союз был проигрышным. Применявшаяся же к их оппонентам, при их поддержке, практика решения идеологических и политических вопросов при помощи геноцида с неизбежностью влекла применение впоследствии аналогичного метода и по отношению к ним.

Нет никакого сомнения, что в гипотетическом (но отнюдь не невозможном, более того — весьма вероятном) украино-польском конфликте в австрийской Галиции венский двор принял бы сторону социально близкой польской аристократии, а не галицийских поселян. Эта аристократия была связана с общественной верхушкой Австрии и Венгрии многочисленными узами, долгие годы выполняя функции управления краем от имени австрийской короны.

Впрочем, история пошла другим путем. Австро-венгерская империя рухнула, решив русинскую проблему лишь наполовину. Она дерусифицировала провинцию при помощи геноцида, а решение созданной ею проблемы украинизации русин выпало на долю Польши и СССР. В СССР решение не было найдено, Польша своих украинцев, сравнительно немногочисленных после территориальных изменений 1945 года, расселила в западные воеводства и довольно успешно ассимилировала. Во всяком случае, больше никто, кроме австрийцев и их союзников — украинофилов Галиции не рискнул реализовать в провинции политику геноцида. С учетом исторических традиций разных народов это неудивительно. Как правило, даже развязывая террор, правительство имело целью лишь запугать. Поэтому на определенном этапе террор останавливался, даже если цель не была достигнута — никому ведь не нужна провинция без подданных. И только немцы, составной частью, а долгое время и передовым отрядом которых были австрийцы, в своем движении на восток интересовались исключительно землей и иными ресурсами. Люди же могли либо онемечиваться, либо исчезать, как исчезли ободриты, лужицкие сербы и другие славянские народы, населявшие восток нынешней Германии до Эльбы. Германия всегда была готова выдвинуть на опустевшие в результате геноцида земли новый отряд колонистов. Поэтому немецкий (австрийский) геноцид мог остановиться только после окончательного достижения цели — исчезновения объекта геноцида.

***

Украинские националисты переняли этот австро-германский подход к геноциду как способу решения любых проблем, не имея, однако, возможности заселять очищенные территории за отсутствием потенциальной армии колонистов. Отсюда и главное противоречие украинского национализма — потенциально он может достичь своей цели построения «украинской Украины» за счет физического уничтожения или изгнания всех нелояльных, но вместе с ними он просто уничтожит государство, которое лишится большинства своих граждан.

Глава 8. 
Война империалистическая и война гражданская

По сути, ни одна из сил, в той или иной степени, в том или ином качестве участвовавших в геноциде галицких русин, не решала с его помощью своих стратегических задач. Даже наоборот — решение проблемы становилось невозможным. Тем не менее геноцид начался и годами поддерживался как бы сам собой, как «инициатива снизу», не получившая должного отпора властей, как разгул народной стихии. Это дает нам право говорить о том, что в крае, при попустительстве венского кабинета, шла гражданская война, в которой местные власти и военное командование поддержали одну из сторон конфликта, результатом чего стал массовый геноцид сторонников другой стороны.

Все изложенное ни в малейшей степени не снимает ответственности с императорского и королевского правительства как со структуры, юридически и фактически ответственной за все происходящее на подведомственной территории. Правительство было осведомлено о том, что именно происходит в провинции, оно имело достаточные юридические и фактические полномочия для того, чтобы остановить геноцид, но годами «не замечало» его, молчаливо поощряя убийц.

Никакие соображения государственной безопасности не могут служить оправданием поведения центральных австрийских властей в сложившейся ситуации. Равным образом неадекватность, неготовность, неверная оценка ситуации также не снимают с них ответственности, поскольку для политика простое несоответствие занимаемой должности, приведшее к фатальным последствиям, уже является уголовным преступлением. Механизм отставки демократических правительств записан во многие конституции, в том числе и в украинскую. Право народа на восстание и знаменитое пушкинское «самовластие, ограниченное удавкою» — вот регуляторы, в разные века и в разных условиях служившие и служащие предохранительными механизмами от руководящей неадекватности. А правительство, в условиях боевых действий с сильным противником провоцирующее и поощряющее гражданскую войну на собственной территории, иначе как неадекватным назвать трудно.

Несмотря на то что присоединение Галиции к Российской империи не являлось одним из внешнеполитических приоритетов Петербурга накануне войны, с началом боевых действий такая цель появилась. Она, конечно, уступала по своей значимости задаче установить полный русский контроль над проливами Босфор и Дарданеллы, к тому времени сто пятьдесят лет, со времен Екатерины II, описываемый формулой «вернуть крест на Святую Софию». Не исключено, что Россия при заключении мирного договора отказалась бы от Галиции, использовав ее в торге за решение более приоритетных проблем. В конце концов, нищая, дополнительно разоренная войной провинция — не большое приобретение для империи.

Однако факт создания генерал-губернаторства сразу же после оккупации Галиции русскими войсками в 1914 году свидетельствует о том, что намерение аннексии Галиции существовало. Об этом же свидетельствуют и официальные документы, в том числе российские требования по послевоенному переделу территорий, предъявленные союзникам. То есть, по возможности, Россия желала все же сохранить Галицию за собой.

Этому есть как минимум две логичные причины. Во-первых, со времен Ивана III российские государи позиционировали себя как единственные легитимные наследники первых Рюриковичей — князей-единодержцев древней Руси. Галиция оставалась последним осколком русских земель, все еще находившимся в тот момент под иностранным управлением и не возвращенным под скипетр русского монарха. Идея восстановления державы, сформулированная еще в конце XV века, властно требовала закончить собирание русских земель. Сегодня бы сказали, что необходимо было завершить геополитический проект.

Во-вторых, в начале XX века, накануне Первой мировой войны, Петербург уже столкнулся с распространением на Юг России и в Малороссию ереси взращенного австрийцами и поляками украинства. Оно раскалывало единый православный народ, подрывало позиции империи на стратегически важном Юге, не так давно, по историческим меркам, отвоеванном у Турции и являющемся плацдармом для дальнейшего движения к Константинополю, проливам и на Балканы.

Как австрийцы имели все основания опасаться русинского русофильства, так же и Российская империя должна была стремиться к уничтожению украинской бациллы русофобии. Не случайно сегодня политический украинец, как правило, евроинтегратор, действует под лозунгом «геть від Росії». Эта особенность украинства была отчетливо заметна уже тогда. При этом необходимо помнить, что украинство в то время действовало еще и под общесоциалистическими лозунгами. Подавляющее большинство (если не все) политических сил, действовавших на территории Российской империи и позиционировавших себя как украинские, были одновременно и социалистическими, и революционными. То есть стремились к насильственному свержению российского самодержавия. И эта последняя цель была у них приоритетной, что подтверждается последующей деятельностью Центральной Рады. Она свержение самодержавия поддержала сразу, но свои отношения с Временным правительством стремилась строить на началах автономии в составе России, а лозунг независимости выдвинула вынужденно, лишь после захвата власти большевиками, которые сами не собирались мириться с властью Рады в Киеве.

Следовательно, петербургское правительство логично стремилось к подавлению украинства как потенциально сепаратистского (а на тот момент еще даже не вполне автономистского). Но в большей мере — как социалистического и революционного движения, смыкавшегося с другими врагами династии Романовых в намерении ниспровергнуть монархию. Но подавить украинство, не контролируя территорию его зарождения и распространения — Галицию, было невозможно. Таким образом, интересы внутренней безопасности империи требовали аннексии Галиции.

В то же время необходимо трезво оценивать австрийскую ситуацию, чтобы понимать принципиальный характер сохранения суверенных прав на Галицию для австрийского правящего дома. Австро-Венгрию тогда не случайно называли «лоскутной монархией». Германский, первоначально государствообразующий, элемент к концу XIX века практически растворился в инонациональном, в большинстве своем славянском море. Империя скреплялась только за счет признания по умолчанию суверенных прав монарха на отдельные ее территории. Признание права австрийских русских на присоединение к своему национальному государству, вопреки династическим правам австрийского императора (а именно так, по сути, мотивировались появившиеся с началом войны российские претензии на Галицию), было бы для Австрии созданием опасного прецедента. Если можно Галиции, то можно и другим. С учетом сильных пророссийских настроений среди славянских подданных империи (кроме поляков), можно было смело прогнозировать полный развал австро-венгерской государственности (и без того непрочной).

Решение этой проблемы Австрия видела в отторжении от России малороссийских областей. Часть территории должна была быть присоединена непосредственно к австрийским владениям, на части планировалось создание формально независимого буферного государства, а на деле — австрийского протектората, управляемого либо императором напрямую (на основании личной унии, как Венгрия), либо кем-то из семьи Габсбургов. Таким образом, Россию планировалось отрезать от Балкан и загнать в Азию.

В господстве на Балканах и в отбрасывании России за линию Дона и Полесских болот Австрия видела гарантию своей безопасности. Сам по себе галицийский вопрос, как мы отмечали выше, до войны не особо беспокоил Россию. Но контроль турецких проливов, обеспеченный прочными позициями на Балканах, был для России принципиальным. Здесь противоречия оказались непримиримыми. Не случайно вся Первая мировая война формально началась из-за того, что Австрия ясно продемонстрировала намерение ликвидировать независимость Сербии — последнего (если не считать крошечной Черногории) относительно надежного союзника России на Балканах. А Россия не менее ясно продемонстрировала намерение этому помешать.

Этим комплексом противоречий определялся империалистический характер борьбы Австрии и России за Галицию. Не являвшаяся яблоком раздора до войны, провинция стала таковым в ходе боевых действий, когда, во-первых, возникла возможность пересмотреть границы, а во-вторых, у России в Галиции появился внутренний союзник в лице затравленных австрийской властью русинов.

Права династии и интересы государства и в Вене, и в Санкт-Петербурге рассматривались как достаточные обоснования претензий на Галицию. Мнение народа никого не интересовало, вернее, интересовало лишь в той степени, в какой могло помочь или помешать реализации государственных и династических амбиций. Для России присоединение Галиции являлось бы завершающим актом собирания древнерусских земель. Для Австрии сохранение Галиции было важно, даже необходимо, в качестве плацдарма для дальнейшей экспансии в Малороссию и на другие южнорусские земли, каковая экспансия, по идее венских стратегов, должна была обеспечить безопасность государства.

Однако, как мы отмечали выше, помимо империалистической войны, шедшей на территории Галиции и приносящей массу бед ее населению, в провинции шла и гораздо более серьезная и бескомпромиссная гражданская война русин-русофилов и русин-украинофилов (русских и украинцев). Внешне не сразу заметная, именно эта война во многом определила массовый и чрезвычайно жестокий характер австрийских репрессий в Галиции, вылившийся в геноцид ее русского населения.

Языковое противоречие, и в сегодняшней Украине служащее едва ли не главным камнем преткновения, главной линией разделения народа, в феврале 2014 года превратившееся в непреодолимый цивилизационный разлом, было основным и в Галиции начала XX века. Иных просто не было. Русины еще не стали окончательно русскими и украинцами, они все еще были русинами, но выбор языка пропаганды, а затем и языка общения, языка творчества, постепенно определял внутриполитические симпатии и внешнеполитическую ориентацию.

Не то же ли самое мы видим в современной Украине? И не объясняется ли эта непримиримость в отношении, казалось бы, пустякового вопроса тем, что кроме выбора в пользу языка Пушкина (литературного языка имперской элиты, отшлифованного в дворянских салонах Санкт-Петербурга) или в пользу народных южнорусских говоров, русский от украинца и сейчас-то мало отличается? А уж русин-украинофил, от русина-русофила и вовсе ничем не отличался кроме лингвистических предпочтений. Всегда наибольшее ожесточение вызывает внезапно обнаруженная «нетаковость» (несоответствие собственному внутреннему стандарту) человека близкого. Потому и гражданские войны отличаются наибольшим ожесточением — в них каждая сторона видит в оппоненте не просто врага, но предателя.

Русинско-русинское противоречие было разрешимо в рамках концепции существования на одной территории двух русинских культур: традиционной — русской и формирующейся — украинской. Очевидно, что при наличии минимальной доброй воли австрийских властей, при проведении ими минимально адекватной политики никаких оснований для возникновения и нарастания противостояния между русофильской и украинофильской фракциями русинского движения не было. Не ссорятся же полтавчане с харьковчанами или львовяне с волынянами из-за диалектных различий. Именно отчетливо выраженное намерение венского кабинета поддерживать русин-украинофилов только в качестве антипода русин-русофилов привело к нарастанию искусственно взращиваемого австрийцами межфракционного антагонизма, переросшего вначале в партийно-политическую ненависть, а затем и в этническую вражду.

По итогам войны и русской революции Галиция перешла под власть Польши. А она рассматривала все русинское население как украинское. Вхождение этой территории в состав СССР, где большевистская украинизация уже закончила формирование украинской нации (по крайней мере, формально), и в этом случае предопределило зачисление всех русинов в украинцы. Но и до этих событий, в результате Гражданской войны 1914–1918 годов, в Галиции фактически выделился из вчера еще единых русин новый этнос — украинский. А он рассматривал в качестве украинцев всех русин (а в перспективе — и малороссов), и на этой почве вошел в непримиримый конфликт с теми русинами, которые продолжали идентифицировать себя как русских.

Этот тезис подтверждается современной политической практикой. В частности, в Закарпатье, где имя русин не погибло, как это произошло в Галичине, результаты голосования на президентских и парламентских выборах всегда бывают значительно ближе к областям юго-востока и к Крыму, население которых в большинстве причисляет себя к русской Украине. Это Закарпатье делает геополитический выбор в пользу России, а не соседних западных областей, позиционирующих себя как украинский Пьемонт и являющихся локомотивом евроинтеграции.

Отчетливый, направленный против русофильской фракции союз австрийских властей с украинофилами стимулировал русофилов к поиску союзника, способного компенсировать вес Вены, брошенный на чашу весов ею же инспирированного внутрирусинского конфликта. Таким союзником мог быть только Санкт-Петербург. По сути, Австрия, терзаемая иррациональными страхами, своими руками создала условия для возникновения на территории ее пограничной провинции гражданского конфликта и сама же своими действиями толкнула одну из сторон этого конфликта в объятия доставлявшего наибольшие опасения Вене геополитического оппонента. Австрия создала все необходимые и достаточные условия для возникновения самого вопроса об аннексии Галиции Россией.

Еще раз заметим, что большая часть австрийских страхов была, как сказано выше, иррациональна. Несмотря на пожелания панславистов, официальный Петербург не горел желанием превращать Российскую империю в панславянскую. Тем не менее конкретные действия, допущенные и санкционированные австрийскими властями, а именно террор против мирного населения, переросший в геноцид галицких русин, а также разжигание внутрирусинских противоречий и явная поддержка Веной одной из сторон конфликта, сделали русин-русофилов естественными союзниками русской армии, появившейся в Галиции в 1914 году. Династические традиции, геополитические интересы и даже свойственное тогдашнему обществу, да отчасти и политикам, идеалистическое представление об обязанности защитить угнетаемое родственное население сделали свое дело, превратив для населения Галиции империалистическую войну в гражданскую значительно раньше, чем это сделал Ленин в России.

Тот факт, что в гражданский конфликт оказались вовлечены великие державы, не делает, тем не менее, ответственность Вены и Петербурга одинаковой. Да, Россия, после того как ее войска оказались в Галиции, поддержала русинское русофильское движение. Во время войны естественно привлекать на свою сторону союзников. Но русины-украинофилы за все время российской оккупации Галиции и существования генерал-губернаторства не подвергались гонениям. И уж тем более на подконтрольных России территориях не проводилась политика массового уничтожения нелояльного населения. В то же время австрийские власти, как указано выше, начав репрессии еще до войны, лишь ужесточали и расширяли их. Таким образом, ответственность за трагедию галицких русин практически полностью должна быть возложена на власти Австро-Венгрии, которые спровоцировали в собственной провинции ситуацию гражданского противостояния, довели ее до взрыва и затем попытались восстановить спокойствие за счет тотального уничтожения значительной части своих собственных подданных.

Глава 9. 
Талергоф и современность. Политические последствия геноцида 1914–1917 гг.

Необходимо констатировать, что геноцид галицких русин в 1914–1917 годах полностью изменил этническую и политическую ситуацию в Галиции, которая именно после этого стала современной Галичиной. Именно после этого термин «русины», до сих пор бытующий в Закарпатье, перестал применяться к населению Галиции. Именно с этого момента русофильские тенденции стали быстро затухать в данном регионе, постепенно сменяясь русофобским украинским национализмом.

«Война, которая нанесла нам столько болезненных ударов, должна, наконец, основательно прочистить атмосферу галицкой публичной жизни от москвофильства», — с удовлетворением отмечала газета «Діло» (Лист з Відня // Діло. 10 марта 1916 р.). Накануне войны российское консульство во Львове считало, что «приблизительно половина малороссийского населения Галиции принадлежит или сочувствует русской партии» (Москвофільство: документи і матеріали. Львів. 2001. С. 97). На самом деле было даже больше, ибо во время занятия края русской армией в 1914 году часть украинофильских общин перешла в русофилы. По окончании войны ситуация кардинально меняется.

В целом можем констатировать, что геноцид оказался единственным инструментом, позволившим Австро-Венгрии формально достичь своих целей в Галиции, в частности, изменения исторической памяти, языка и политической ориентации ее населения. Правда, стратегически самой Австро-Венгрии это не помогло, но это не отменило опасного соблазна для захвативших власть в Киеве националистических политических сил попытаться повторить австрийский опыт сегодня, в надежде, что им повезет больше. В конце концов, история учит нас тому, что даже миллионы и десятки миллионов жертв, положенные на алтарь исторического опыта, оказываются бессмысленными, и следующие поколения с упорством, достойным лучшего применения, повторяют самые бессмысленные ошибки и самые гнусные преступления своих предков.

«Русское движение так и не оправилось от Талергофского разгрома», — констатируют современные исследователи (Пашаева Н. М. Очерки истории русского движения в Галичине ХІХ–ХХ вв. М., 2000. С. 166). «Почти все лучшие представители интеллигенции, духовенства, крестьян, рабочих были физически уничтожены» (Каревин А. С. Русь нерусская. Как рождалась «рідна мова». М., 2006. С. 104).

Но и для самой Галиции, теперь уже Галичины, геноцид сыграл отрицательную роль. Казалось бы, украинофильская фракция выиграла гражданскую войну за счет геноцида своих оппонентов-русофилов, учиненного австрийскими руками под благовидным предлогом защиты отечества. Однако в результате Галичина, перестав быть русской Галицией, не стала ни австрийской, ни польской. Нельзя сказать, чтобы она стала и украинской. Самоназвание «галичане» осталось до сих пор, и потомки жителей бывшей Галиции четко отделяют себя от населения всей остальной Украины, что неоднократно отмечали исследователи, принадлежащие к разным политическим лагерям, в том числе и к националистическому. Не случайно в 1918–1920 годах объединение УНР (Украинской народной республики) и ЗУНР (Западно-украинской народной республики) состоялось лишь формально, настоящего слияния не произошло.

Более того, начавшись как внутрирусинская культурологическая дискуссия, приобретя затем характер политического движения, став после Первой мировой войны этнообразующим фактором в Галиции, превратившим ее при помощи геноцида русофилов в Галичину, украинофильство и сегодня выдвигает те же требования, что в 1914–1918 годах. Только теперь речь идет об искоренении русского этнического компонента не в отдельно взятой австрийской провинции, а во всех объединенных в Украину землях Малороссии, Новороссии и Слобожанщины.

Если в землях к востоку от Збруча превалирует восприятие украинства как гражданства, то в бывшей австрийской Галиции на первое место выдвигается этнический характер украинства. Причем русская, русскоязычная или русофильская часть Украины, по старой галицкой традиции времен Талергофа, рассматривается в качестве предателей или, в крайнем случае, неполноценных граждан, которым требуется прохождение дерусификации.

Выше уже приводились многочисленные примеры полного совпадения действий, намерений, оценок и взглядов австрийских властей, русин-украинофилов и нынешних украинизаторов. Красной нитью сквозь них проходит русофобия. Однако, что было понятно (возможно, даже естественно) для одного из многих культурно-национальных, а затем и политических движений отдельной австрийской провинции, является абсолютно неприемлемым для современного многонационального государства, каковым является Украина. Тем более для государства, определившего своей целью вступление в отвергающий этническую унификацию Европейский Союз, одна из концепций развития которого предусматривает трансформацию из союза стран в союз регионов.

Культурное и лингвистическое противостояние традиционного русского и вновь обретенного украинского этнического субстрата, характерное для Галиции рубежа XIX–XX веков и во многом предопределившее трагедию Талергофа, повторяется в современном украинском государстве. Только на него уже накладывается традиционное политическое противостояние двух компактно расселенных по Украине общин. А также — чего не было в Галиции — противостояние конфессиональное. Не говоря уже о католиках и униатах, даже в рамках православной религии граждане Украины, относящие себя к украинской нации, предпочитают Киевский патриархат, а не забывшие общерусское единство малороссы и новороссы — патриархат Московский. И так же, как украинцы считают малороссов «пятой колонной Кремля», малороссы считают украинцев, постгеноцидных галичан, забывших о своем русинстве, «пятой колонной» Запада.

Фактически на территории украинского государства, как некогда в австрийской Галиции, заканчивается формирование двух наций. Это малороссы, причисляющие себя к русской нации и стремящиеся слиться с ней культурно, территориально, административно, на государственном уровне. Это украинцы, которых малороссы часто именуют галичанами в память о провинции Австро-Венгрии, в которой собственно и вызрела идеология украинства, создавшая нацию. Обе эти этнические группы являются гражданами Украины и поэтому именуются (а часто и сами себя именуют) украинцами.

Как показал опыт Австро-Венгрии, прервать этот процесс при помощи мер административного воздействия невозможно. Даже переход к уголовной репрессии не превратил русин-русофилов в украинофилов. Проблему «решил» только геноцид, но и сама Австро-Венгрия распалась.

В современной Украине у власти находятся политические силы, стремящиеся повторить австрийский опыт. Они помнят заветы Степана Бандеры — последнего украинизатора Галичины, усовершенствовавшего австрийские методы при помощи германского национал-социализма и утверждавшего, что «наша власть должна быть страшной». Однако современный мир уже не так равнодушно относится к массовому уничтожению людей. И неважно, объясняется ли оно интересами государственными, политическими, этническими или племенными. Попытка геноцида гарантированно ведет к международному вмешательству и к утрате для силы, пытавшейся развязать геноцид, всякой легитимности.

Кроме того, необходимо учитывать, что как минимум с 2004 года внутренняя легитимация украинских политиков (путем голосования населения на выборах) заменена внешней — исход выборов не важен, важно признание статуса конкретного политика иностранными государствами. Эта контрпродуктивная идея настолько широко распространена в обществе, что прозападные политтехнологи и журналисты часто публично пугают высших руководителей страны, что если те сделают или не сделают что-либо угодное представителям националистического политического спектра, им «в Европе никто руки не подаст».

Мы должны отдавать себе отчет в том, что уходящая корнями в галицийский конфликт русин-русофилов и русин-украинофилов привычка искать внешнего (иностранного) покровителя для разрешения внутреннего конфликта в свою пользу сохранилась и в современной Украине. Очевидно, что пророссийская часть украинского общества готова приветствовать любое вмешательство России в дела Украины с не меньшим энтузиазмом, чем его украинская часть неоднократно приветствовала вмешательство Запада. То есть раскол настолько глубок, что противостоящие лагеря видят во внешней силе естественного союзника против своих сограждан. Это взгляд с позиций гражданской войны. При таких общественных настроениях — а они нарастают — единое государство долго существовать не может. Ушел Крым, уходит Донбасс, готовится уйти Новороссия, а за ней настанет очередь Малороссии сепарироваться от Галичины.

Единственная существовавшая, но уже утраченная возможность сохранить современное украинское государство — признать факт его многонациональности, признать существование двух государствообразующих этнических групп, объединяемых термином «украинцы» по признаку гражданства, но которых этнически мы выше определили как малороссов и собственно украинцев. Признать необходимость баланса их интересов, сосуществования разных культурных традиций. В общем, для сохранения украинской государственности ее апологетам было необходимо, давно и жизненно необходимо, перейти от противостояния и навязывания своей «единственно правильной» позиции к компромиссу, взаимодействию и созиданию.

Как учит нас австрийский (а теперь уже и украинский) опыт, альтернативный путь рано или поздно приводит к геноциду части народа и к распаду государства. Пепел Талергофа должен стучать в наши сердца, напоминая о пагубности вражды, о бессмысленности мести, о необходимости быть людьми, а не этно-политическими функциями.

Заключение

Несмотря на то что во всех тюрьмах и концлагерях Австро-Венгрии погибло значительно меньше русин, чем их было бессудно расстреляно и повешено в родных селах, именно трагедия Талергофа, донесенная до международной общественности выжившими представителями русинской интеллигенции, стала таким же символом трагедии, как Хатынь, Лидице, Орадур-сюр-Глейн, Одесса, Мариуполь. Поэтому, когда говорят о событиях 1914–1917 годов, чаще всего употребляют одно слово — Талергоф. Эта традиция сложилась не сегодня. Выжившие жертвы репрессий уже в своих мемуарах именно так — «Талергоф» — определяли весь комплекс сложных и многообразных событий, разворачивавшихся на землях австрийской Галиции в 1914–1917 годах.

В этой работе автор попытался исследовать предысторию, причины и процесс возникновения ситуации, при которой геноцид стал в принципе возможен. Также автор пытался показать весь комплекс внутренних и международных проблем, который определял развитие событий на протяжении предшествовавшего геноциду столетия.

Еще одной важной задачей работы автор видел исследование последствий геноцида, в частности, его влияние на день сегодняшний и на развитие современного украинского государства.

Автор отдает себе отчет в том, что это лишь одна из возможных точек зрения на данное событие. В связи с этим приветствовал бы развертывание широкой научной дискуссии по данному вопросу. Это представляется тем более актуальным, что вся история украинизации русинов Галиции, со всеми ее печальными последствиями, была в ускоренном темпе, в более масштабном и зверском виде повторена в современной Украине, где уже год, не останавливаясь, идет геноцид русского населения.

К сожалению, в последние десятилетия проблема Талергофа как проблема геноцида галицких русин, осуществленного австрийскими властями и их местными пособниками, практически не привлекала к себе внимание ученых, в том числе украинских. Это при том, что практически все документы находятся в свободном доступе и даже опубликованы в Интернете.

Некоторое количество публикаций в прессе, носящих к тому же ярко выраженную партийно-политическую окраску, не могут заменить глубокого научного исследования, невозможного без серьезной дискуссии.

Надеюсь, что данная работа сыграет роль позитивного провокатора этой дискуссии. В конце концов, мировое сообщество получит всеобъемлющее качественное научное исследование одной из крупнейших трагедий XX века, последствия которой до сих пор во многом определяют политический ландшафт современной Украины.


ИЩЕНКО Ростислав Владимирович,
президент Центра системного анализа и прогнозирования