Татьяна Воеводина. Обломовщина и причины рыночного фундаментализма

29.01.15.
domestic_lynx
Татьяна Воеводина
Окончила Московский институт иностранных языков по специальности «переводчик» и Московскую государственную юридическую академию со специализацией по гражданскому праву. Работала в Министерстве Внешней торговли, в Итальянско-российской торговой палате, в качестве представителя в Москве итальянской компании группы ФИАТ. С 1998 г. владелица и руководитель компании "Белый кот", специализирующейся на продаже изделий для экологически чистой уборки. Также - агробизнес в Сальском районе Ростовской области (ЗАВТРА)


СМИ разнесли значимое высказывание Путина: мы-де будем и впредь действовать в парадигме рыночной экономики, кризис будем одолевать рыночными методами.

Вот мне и хотелось бы понять, как физически это будет выглядеть? Что это значит – «рыночные методы»? То, что старушек, торгующих зеленью у подземных переходов, не будут обижать власти в лице местного мента? Или то, что олигархи могут не беспокоиться: национализации не будет? Ну и всяких тоталитарных мерзостей вроде Госплана, Госснаба, единого Государственного банка – тоже не будет? Это значат «рыночные методы»? Не это? Тогда что? Вот это мне как участнице этого самого рынка хотелось бы понять…

Наверное, именно для того, чтобы наметить, как именно будут одолевать кризис рыночными методами, и поручено Правительству выработать план этого самого преодоления. Выходит дело, плана нет? Вдумайтесь: кризис есть, и в самой острой форме, и идёт уже несколько месяцев, а плана лечения пока в наличии не имеется: его только предстоит выработать. Для этого созываются совещания Правительства в полном составе, проводятся всякие обсуждения.

Вот это обстоятельство наводит меня на смутную догадку о том, что именно означают эти таинственные «рыночные методы». Означают они, скорее всего, вещь простую и прискорбную: что начальство наше по-прежнему возлагается на ход вещей, невидимую руку рынка, laissez-faire, но никак не на собственную руководящую роль. Действовать в экономике в первом лице, т.е. ставить конкретные, физически выраженные, задачи – наше государство не имеет намерения. Планировать, ставить задачи, искать годных людей (и даже, страх сказать, воспитывать их), добиваться исполнения поставленных задач, наказывать нерадивых и поощрять отличившихся – этого никто не только не собирается, но и не мыслит брать на себя. По-человечески понять всех можно: это дело титанической трудности. К тому же нужно иметь высокую управленческую квалификацию. Которой нет и близко.

И поэтому вся эта необходимейшая, жизненно важная, спасительная для страны работа объявляется ненужной, лишней. Не так вот впрямую объявлена, но – подразумевается. Есть же рынок – ну, он и уладит. У нас же рыночная экономика, чай не совок голимый, не Северная Корея – вот пускай рынок и потрудится, не будем ему мешать. Пусть его! Собственно, знаменитое и труднопереводимое «laissez-faire» и значит примерно «пусть его». Такая вот удобная для себя и крайне разрушительная для народного хозяйства теория по-прежнему стоит на вооружении у наших мужей разума и совета. Рынок всё наладит, всё подстроит и устроит. Если что развалилось – значит, не выдержало рыночной конкуренции, ежели что возникло – ну, спасибо. Ведь во всех цивилизованных странах – рынок, вот они и процветают. Значит, и нам нужен рынок, и мы будем процветать.

Эта умоконструкция (вряд ли её можно назвать теорией, никакой теории тут нет) возникла у нас в конце 80-х, а уже в начале 90-х с нею наперевес пошли мы на штурм советской жизни. Учение о дивной благотворности рынка было той «политэкономией», на которой базировалась капиталистическая революция начала 90-х. В неё верили, как в слово Божье. По существу дела, это был род религии, может быть, суеверия, но уж во всяком случае не рациональное знание. Помню, в 90-м году передовые советские граждане с благоговением читали в журнале «Вопросы философии» сочинение Ф. фон Хайека «Дорога к рабству» - там автор, неизменно пребывая на высоком уровне абстракции, критикует государственное руководство хозяйственной деятельностью, как в перспективе ведущее ко всеобщей несвободе. Сочинение очень умеренного качества, но тогда казалось: новое слово истины.

С тех пор прошло два десятилетия. В России – рынок. Тотальный, глобальный, всеобъемлющий. Итог: развал промышленности, примитивизация сельского хозяйства, упадок образования. Рынок, тот самый свободный рынок, без окриков из райкома, без давления министерства, привёл наше народное хозяйство к положению сырьевого придатка Запада. И что же? Мы по-прежнему верны рыночным принципам. И из кризиса тоже собираемся выбираться рыночными методами. В этом есть что-то недоступное моему слабому уму: вроде как пагубная страсть к тому, кто бьёт, обижает, обирает. Говорят, в быту такое бывает (хотя я лично никогда этого не понимала), но так чтоб на уровне целой страны…

В чём же причина столь неодолимой приверженности рынку? Мне давно хочется понять, почему мы – и наши интеллектуалы, и наши начальники - когда-то столь страстно и иррационально полюбили рынок и сегодня боимся даже про себя усомниться в его благах.

В чём причины рыночного фундаментализма?

1. Обломовщина.  Удивительно, что замечательнейший роман Гончарова находится словно бы в тени, его, кажется, даже не проходят в школе. А он рассказал о русском человеке (не о помещике Обломове – о русском человеке) едва ли не больше, чем вся остальная наша литература.

Что такое обломовщина? Это даже не лень, не сибаритство - это в первую очередь несклонность заниматься собственными делами. Отсюда готовность поверить любому проходимцу, который тебя избавит от этого обременительного занятия. Неготовность к тому, что в управленческих книжках называют «приближением к объекту»: попросту говоря, пойти и посмотреть своими глазами, что происходит, а не доверять рассказам уполномоченных жуликов.

Ну и конечно, ожидание помощи от «немца», который всё знает, всё может, и охотно помогает. Обломову литературному страшно повезло: его друг немец Штольц его искренне любил и добросовестно помогал. Но нам, коллективному Обломову, с иностранными друзьями повезло гораздо меньше. Они «помогают» нам исключительно в свой карман, и вообще неизменно действуют в своих интересах. И, знаете, понять их можно. А в чьих интересах они должны действовать – в моих что ли? Это ведь и в жизни отдельного маленького человека точно так: стоит ослабить внимание к собственным делам – ими тотчас займётся кто-нибудь другой, и займётся, естественно, в своих интересах. Но мы продолжаем верить «немцу» - в этом проявляется наше разрушительное низкопоклонство перед Западом. И это тоже проявление обломовщины.

Спору нет, идеи неолиберализма и тотального рынка внушили нам наши западные друзья. Это принципы Вашингтонского консенсуса: уход государства из экономики, тотальная приватизация, дерегулирование, открытость всех рынков. Но винить в Запад в разрушительных последствиях применения этих идей – абсолютно несправедливо: Запад, повторюсь, действовал в своих и только своих интересах. Да, интересы свои он преследовал (как и всегда) за счёт других, слабейших стран, не пренебрегая обманом и манипуляцией сознанием. Ну, так вольно же тебе слушать обманщика и манипулятора! Идеи – всякие на свете есть, ум человеческий на то и дан, чтобы выбирать нужные и полезные именно тебе именно в данный момент.

Важно, кстати, отметить, что неолиберализм и тотальный рынок с глобализацией в придачу – это чисто экспортная продукция англосаксонского гения: для домашнего использования имеются другие идеи и другие методы. На реальном, не выдуманном, Западе экономика как раз очень регулируется и управляется государством, и есть целые громадные отрасли, по факту изъятые из рынка – например, сельское хозяйство. Но по несклонности заниматься своими делами, вникать в них предметно и вообще приближаться к объекту - наш коллективный Илья Ильич страстно поверил в рыночную панацею. Тем более, что она от имени передовой экономической науки подтверждала, утверждала и санкционировала то, что ему в глубине души хотелось больше всего: лежать и ничего не делать. Но по прежней, совковой, теории это считалось плохо, недостойно, стыдно, в этом даже себе признаться стеснялись, а теперь стало умно, почётно и замечательно. А как иначе-то может быть, если этому учит передовая наука велемудрого Запада?

2. Низкопоклонство перед Западом: всё, что оттуда – истина. Наша интеллигенция – и дореволюционная, и советская, и антисоветская - наивно-западническая. Запад для неё – источник света и универсальный учитель истины. Так повелось с петровских времён, и не преодолено до сих пор: на Запад мы взираем как ребёнок на взрослого, как ученик на учителя. Почти все наши учения – заёмные, и в себе мы ценим то, что оценено Западом или хотя бы на него похоже.

Ощущая Запад универсальным Учителем, мы - мастера находить себе таких учителей, что поневоле вспомнишь безработного кучера Вральмана, учившего Митрофанушку всем наукам и искусствам. Это его, вральманово, потомство было советниками при проведении рыночных реформ, а сегодня праправнуки Вральмана угнездились в разного рода высших школах экономики, где окормляют экономиксом молодую поросль экономистов-рыночников.

У нашего умственного сословия крайне слаб иммунитет против чего бы то ни было, исходящего с Запада. В моменты смуты и ослабления духа этот иммунитет вообще падает до нуля. Кто-то наблюдательный сказал, что в середине 90-х было сделано впечатляющее открытие: по-английски тоже можно сказать глупость. До этого любое утверждение, сделанное по-английски, казалось непреложной истиной и подлежало немедленному исполнению. Так случилось и с неолиберализмом: он был принят как свет вновь открывшейся истины.

Оригинальный философ Серебряного века Г.Федотов считал, что такое умонастроение интеллигенции – результат догоняющего развития. Может быть. Впрочем, от констатации этого факта, что называется, легче не становится.

Но в не меньшей степени низкопоклонство перед Западом - это плод всё той же родимой нашей обломовщины. И то сказать: зачем думать самому, лишний раз трудить голову, когда немец уж всё придумал? Известный философ А. Дугин придумал (или обнародовал) даже термин такой – эпистемологическая колония – страна, зависимая в мысли и знании. Хороший термин, философический. Но если попросту сказать, то умственная обломовщина.

Русская наука, вообще русская мысль уже в середине XIX века была вполне «с веком наравне», и вполне могла решать задачи собственной жизни и собственного развития. Но не тут-то было! Почти религиозное почтение к Западу и его мудрости русская интеллигенция пронесла через все революции и мировые войны, чтобы дать этому низкопоклонскому духу беспрепятственно расцвести в Перестройку и наконец-то разрушить вековую империю, довести богатейшую страну до колониального сырьевого придатка, исторически недавно доигравшегося до получения гуманитарной помощи. А что удивляться: помещик Обломов, владелец обширных земель в плодородном Поволжье с сотнями крепостных, тоже, было дело, докатился до нищенства. Достаточно верить проходимцам и не заниматься своими делами.

Русские адепты либерализма и свободного рынка взирали на этот самый рынок как на символ веры, как на предмет религиозный. Многие даже писали: да, придётся потерпеть, пострадать, многим пожертвовать, вымрут «ветхие человеки», но у нас будет он – Рынок. Логичный вопрос: «А зачем он нужен, если придётся терпеть и страдать: может, поискать иных решений? Но так можно было бы рассуждать о техническом и хозяйственном предмете, а тут речь шла о предмете религиозного поклонения. Тут ещё одна веская причина разрушительного торжества неолиберализма и рыночного фундаментализма. Эту причину можно условно обозначить как

3. Религиозность русской интеллигенции. Религиозность не в том смысле, что она верует в Бога – напротив, она массово привержена религии атеизма. Религиозность русского интеллигента состоит в том, что он вообще склонен веровать, больше веровать, чем знать и рассуждать. В силу этого свойства наша интеллигенция склонна любой вопрос превращать в религиозный, в предмет веры. Можно сказать не «религиозный», а идеологический: идеология – это ведь и есть светская религия.

На это свойство русской интеллигентской мысли обращали внимание ещё авторы «Вех». Бердяев писал, что Дарвин и дарвинизм в своём отечестве – это просто одна из биологических теорий; у нас же дарвинизм – это вера, идеология, а человек, не разделяющий этой веры, становится для русского интеллигента политически подозрительным. Речь здесь, понятно, не конкретно о дарвинизме, - речь о подходе, о привычке мышления; дарвинизм – это просто пример. Когда-то именно так – религиозно – русская интеллигенция восприняла марксизм, социализм, коммунизм. Ровно так же – религиозно - она восприняла и антикоммунизм. Точно так она восприняла и приватизацию, и саморегулирующийся рынок – как слово религиозной истины. А с верой как поспоришь? Сомнение в вере – тяжкий грех.

Тургенев в романе «Дым» называл это свойство интеллигентского мышления холопством мысли: «Теперь мы к естественным наукам в холопы записались», - говорит один из его героев. Мне кажется, более прав Бердяев: дело скорее в неосознанной религиозности.

Русский человек, русский интеллигент в частности, взыскует веры. («И сознаёт свою погибель он и жаждет веры, но о ней не просит».) И обращает свою религиозную потребность на предметы вовсе не религиозные, а самые что ни наесть практические. В приватизацию не требуется веровать, надо знать, как, зачем и с каким результатом её проводить, какой имеется опыт и т.д. Но это какой-то английский или немецкий подход, а нешто мы немцы? У нас же в благотворность рынка и частника именно уверовали, а сомневающихся вполне искренне считали врагами цивилизации и прогресса, едва не рода человеческого, обзывали красно-коричневыми и готовы были вести против них вполне религиозную войну.

Тот же Бердяев писал, что русская интеллигенция не любит, не ценит сложной мысли. Более того – она её отвергает, отталкивает. Все эти, знаете, «с одной стороны», «с другой стороны», «при таких условиях», «при сяких условиях», «для такой цели», «для другой цели» - всё это кажется ей нудьгой. Ты скажи прямо: план или рынок? Бердяев говорил, что русская интеллигенция любит «карманные катехизисы», и ими часто ограничивает свою мысль и свой кругозор.

4. Нелюбовь к сложной мысли – вот ещё одна важная причина воцарившегося у нас рыночного фундаментализма.

Пророками нового – рыночного – вероучения стали удачливые заклинатели, которых было принято считать учёными-экономистами. (Что такое учёный-экономист и наука экономика – это вообще тёмный вопрос, он заслуживает отдельного обсуждения). Так или иначе, во главе оказались обществоведы уровня Гайдара или вот ещё такой Л. Пияшевой, которая прославилась бессмертной сентенцией: «Нельзя быть немножко беременной». Из этого утверждения (которое само по себе безупречно верно) выводилось, что рынок и план – несовместимы. Либо у тебя рынок, либо не-рынок, т.е. совок и Госплан. Либо план, либо рынок. Вы желаете влачить жалкое существование? Тогда вам нужен план. Хотите процветать? Тогда ваш выбор – рынок.

Вспоминаю (в том числе и себя тогдашнюю) и недоумеваю: как люди, вроде бы слегка образованные, могли вестись на такое? Или уж совок им так досадил, что готовы были поверить в любую чушь, лишь бы его сковырнуть? Помните:

«Перун уж очень гадок!

Когда его спихнем,

Увидите, порядок

Какой мы заведем!»  (А.К. Толстой)

Впрочем, Эрик Хоффер в замечательном эссе о психологии массовых движений «Истинно верующий» высказывает такую нетривиальную мысль: чтобы поднять массовое движение, его базовый текст должен быть достаточно… нелепым. Абсурдным должен быть. Разумное и понятное – не способно вдохновить и повести массы.

У меня дома сохранился толстый том главных перестроечных текстов самых авторитетных авторов под заполошным заголовком «Иного не дано». Сегодня многое в этом томе кажется бредом, а тогда – представлялось вполне даже убедительным.

Ну, хорошо, - скажете вы, - интеллигенция прониклась, как ей казалось, светом новой истины, а по существу – ложной и разрушительной верой. Но ведь важные государственные решения принимаются не безответственными болтунами-публицистами, не «учёными-экономистами», а важными начальниками, государственными мужами. Как получилось, что они оказались «в плену иллюзий», как выражался в эпоху борьбы с пьянством академик Углов? Причина проста –

5. Делегирование мыслительной работы.

Как мыслят современные государственные люди? Ответ прост: никак.

Вот, к примеру, благоволите прочесть нижеследующее. Это из старых газет, просто пример.

«30/09/2009

На посту спичрайтера Медведева поэтессу Поллыеву заменит Василевская

Президент России Дмитрий Медведев своим указом назначил Еву Василевскую начальником референтуры президента РФ, сообщила во вторник пресс-служба Кремля. Василевская писала для Медведева тексты еще в его бытность вице-премьером. При этом в сообщении отмечается: "Согласно распределению полномочий администрации президента Российской Федерации, работу референтуры президента Российской Федерации курирует Джахан Поллыева".

Как сообщалось, глава государства в последнее время отказывался зачитывать тексты, подготовленные Поллыевой, ветераном кремлевской службы и поэтессой. Поллыева досталась Медведеву в наследство от Владимира Путина и от Бориса Ельцина. Многие ждали, что новый глава государства сразу же сменит ее. Политологи тогда рассуждали, что Медведеву необходимо выработать собственный стиль, а для этого понадобится новый составитель текстов. Однако отставки не случилось.

После своего избрания Медведев почти не поменял состав референтуры. Это подразделение участвует в подготовке ежегодных Посланий Федеральному собранию и других программных выступлений главы государства, а также в издательских проектах, связанных с обеспечением деятельности президента по вопросам образования и науки.

Единственным новым лицом там стала 42-летняя Ева Василевская. До этого она занимала должность референта первого вице-премьера Медведева, а еще раньше работала в пиар-службе "Газпрома".

Проблемы у Поллыевой начались не так давно. В последнее время президент все меньше доверяет ее текстам. Так, на встрече со студентами Питтсбургского университета Медведев демонстративно отказался зачитывать текст выступления, подготовленный референтурой. В то же время к текстам, которые готовит Василевская, глава государства относится благосклонно.

Смена спичрайтера вовсе не значит, что президент намерен менять команду, считает замдиректора Института социальных систем Дмитрий Бадовский. Просто у Медведева сформировалось свое представление о президентской стилистике: "Логично, что теперь ему нужен новый человек".

Джахан Поллыева - советник президента и поэтесса

Джахан Реджеповна Поллыева - уроженка Туркмении, выпускница Юридического факультета МГУ. В Кремле Поллыева работает давно, она писала речи для Бориса Ельцина, для Владимира Путина, а теперь и для Дмитрия Медведева. Год назад эксперты прочили Поллыеву на пост руководителя Федерального агентства по делам СНГ, утверждая, что она станет идеальным кандидатом на эту должность.

Поллыева не лишена литературных амбиций: переводит стихи и песни, пишет и исполняет собственные романсы, а когда-нибудь мечтает написать книгу в духе "Гарри Поттера". Поллыева - автор песен для "Фабрики звезд" и для фильма "Ирония судьбы. Продолжение".

Текст из «Газеты.ру», дело давнее, но меня интересует принципиальный подход, а не актуальные детали.

Для человека понимающего эта штука посильнее «Фауста» Гёте. Тут деловитой скороговоркой сообщается, что важнейшие государственные тексты сочиняются какими-то безвестными и безымянными личностями, возглавляемыми дамами-сказочницами.

Что из него следует? А то, что государственная мысль в современном мире считается чем-то вроде коммунального обслуживания: нанял, ну тебе и написали.

Обычное возражение такое, вернее, их два. Первое: во всём мире так делают. И второе: они просто пишут, а мыслят сами начальники.

Что везде так делают – верно, делают. С соответствующими результатами. Вообще – и об этом часто писал Лев Толстой – формулой «все так делают» оправдывается множество дрянных дел и даже прямых преступлений.

Теперь о том, что им только пишут. А мыслят они сами. Вот об этом надо сказать со всей определённостью.

Человеческое мышление – словесно. Мысль, не обличённая в слова, - это не мысль, а только некое смутное предчувствие мысли. Маркс говорил, что над мыслью тяготеет проклятие: быть облачённой в материальную оболочку – слово. Слово – это материя мысли. И иной нет. Из этого факта родились разные философски-лингвистические учения о том, что язык мыслителя определяет, задаёт его мысль.

Нельзя вполне уяснить какой-то вопрос, не прибегая к письму: не получится. Мышление так устроено, что наш ленивый ум пробегает мимо не слишком продуманных или просто слабых мест твоего рассуждения и охотно сосредотачивается на местах сильных и продуманных. Таков уж «повадливый» (выражение Достоевского) человеческий ум. А начинаешь излагать на бумаге – и вся конструкция разваливается, если она слаба и плохо продумана.

Екатерина II, по сообщению какой-то детской книжки, кажется, знаменитой «Истории» Ишимовой, вставала в пять утра, сама затапливала камин, чтоб не беспокоить слуг, садилась и писала. Правильно делала: утренние часы лучше всего отводить для умственной – самой главной – работы. Было ли так или немного иначе – сказать трудно, но тексты-то были.

Невозможно представить себе, чтобы Ленин поручил кому-нибудь писать за себя. Ну, там речугу какую-нибудь или планчик вооружённого восстания накатать... Неплохая идея – верно? Но этого – не было и не могло быть. Это было бы эквивалентно поручению за себя думать. Тогда универсальный прогресс ещё не зашёл так далеко.

Среди крупных государственных деятелей прошлого были такие, кто был прямо-таки писателем – Иван Грозный или, положим, Черчилль. Но таких, чтобы нуждались в умственных костылях, - таких не было. Это порождение наших дней.

Трудно предположить, что у Ленина или Сталина было больше досуга, чем у современных начальников. А ведь ухитрялись писать – не статьи – книжки! При этом Сталин, говорят, сам написал знаменитый «Краткий курс истории ВКП(б)», который до самого конца советской власти определял костяк любого изложения советской истории. Если это так, значит, он делал обратное общепринятому сегодня: «дарил» свои тексты, а не присваивал чужие; но это так, к слову.

Сегодня безвестные и невнятные что-то там сочиняют, а начальники – озвучивают.

Выходит дело, сегодня, умственная работа у нас (и не только у нас) в государстве не считается важной и нужной. Это просто часть коммунально-бытового обслуживания власти, не более того. Ну а если нечто не считается важным – может оно находиться на приемлемом уровне? Разумеется, нет. Оно и не находится.

Когда-то Ельцин в простоте свое признался: я-де не понимал в этой вашей рыночной экономике. Мне сказали, что надо переходить к рынку – ну я и согласился.

Как именно осуществлялся этот исторический «переход», рассказал американский экономист Джеффри Сакс: он в начале 90-х был одним из советников Ельцина по переходу на рыночную экономику. В книжке, переведённой на русский язык, «Конец бедности» он довольно честно рассказал: никто из иностранных советников советской экономики не знал в принципе, а русские специалисты не имели ни малейшего понятия о современной западной экономике: Гайдар на тот момент имел в своём активе двухнедельную стажировку.

На самом деле, никакого рынка, который действует сам по себе с неуклонностью физического закона, - нет и не было. И во времена Адама Смита его тоже не было, и ни в какие времена не было. Истина, которая одновременно конкретна и довольно сложна и многообразна (что неприятно умственным обломовцам), состоит вот в чём. Какие-то роды деятельности – прекрасно «удаются» рынку, а какие-то «блага», выражаясь экономическим жаргоном, рынок не производит. Даже неловко об этом говорить – настолько это банально и очевидно: частник легко и радостно наоткрывает придорожных кафешек, а саму дорогу не проведёт.

Мы, частники, в нашем ростовском хозяйстве с выгодой для себя выращиваем зерновые. А вот оросительную систему создать – не можем. Окупится не в этой жизни: частник на это не пойдёт. Потому довольствуемся теми ошмётками поливных мощностей, которые остались от советской власти. Мелиорация, ирригация – это типичная работа государства. Само государство как политическая система возникло тысячелетия назад в Междуречье для выполнения мелиоративных работ. В Италии широкомасштабная мелиорация была проведена при Муссолини.

Соотношение рынок/не-рынок – всегда конкретно, изменчиво, зависит от практической ситуации. Что было вчера – не обязательно повторяется сегодня. Что годится в одной стране – не прокатывает в другой. В нашей стране, например, ожидать от частника индустриализации – утопично: не умеет он, не имеет навыка промышленной работы. У нас нет психического типа промышленного предпринимателя, не сформировался он. Кто говорит, что есть, - это, сынок, фантазия, как говорится в известной рекламе. Возглавить это дело должно государство, понемногу втягивая в неё частника – как субподрядчика, как владельца каких-то вспомогательных производств. Буржуазию тоже надо воспитывать, как ни странно это выглядит на наш замутнённый рыночным фундаментализмом взгляд.

Но прежде всего, государство должно иметь народнохозяйственный план. Это не план выхода из кризиса – это нечто другое. План выхода из кризиса – это план тушения пожара. Он нужен, но не заменяет плана повседневной работы. В народнохозяйственном плане должно найтись место всем: и частникам, и малому бизнесу, и кустарям-одиночкам. В основу этого плана, как вообще любого плана, должно быть положено видение результата: как должна выглядеть наша страна? Чего мы вообще хотим достичь? Нельзя увиливать от ответа на эти фундаментальные вопросы с помощью расхожих пошлостей вроде «всё так быстро меняется», «невозможно ничего предвидеть», «человек предполагает, а Бог располагает». Разумеется, обстоятельства меняются, и планы приходятся корректировать, но цель и видение – остаются. И дорога к цели тоже должна быть намечена. У нас, рыночных фундаменталистов, сегодня нет ни того, ни другого. Но зато есть убеждение, что всего этого и не надо: рынок сам всё подстроит и устроит. Не устроит! Наши учителя рынка сами любят писать в брошюрах для начинающих бизнесменов: отсутствие планирования – это планирование провала. Правильно пишут. Мы своим двадцатилетним опытом это доказали. Но – продолжаем планировать новые провалы. Рыночными методами.