14.12.15Текст: Лев Пирогов
Фоторафия из архива автора
Литературный критик Лев Пирогов о пошлости как объекте исследования.
В прошлый раз...
Это становится несколько однообразным, не находите? Шахерезадство такое. Не важно, что было в прошлый раз, забыли, проехали. Просто поговорим о пошлости (если уж в прошлый раз собирались).
Пошлость — это ругательство. Что мы имеем в виду, когда так ругаемся? Либо какую-нибудь похабщину (и тогда слово «пошлость» употребляется как эвфемизм, то есть всё-таки в переносном смысле), либо — нечто неоригинальное, общеизвестное, банальное, но подаваемое с претензией на оригинальность.
Когда человек говорит какую-нибудь глупость, но сам считает, наоборот, что сказал что-то умное. И более того (это «более того» обязательно, без этого пошлость не состоится) — вокруг вас есть ещё люди, которые его заблуждение разделяют!
Перефразируя классика, глупость становится пошлостью, когда овладевает массами. То есть — становится силой.
Раньше мы говорили о том, что в основе искусства лежит притворство (не притворство — ложь, а притворство — перевоплощение). Хотя и ложь тоже является эстетическим событием (психологами замечено, что дети в возрасте приблизительно трёх лет много врут — не ради выгоды, а из «любви к искусству». Рассказ Носова «Фантазёры» как раз об этом).
Пошлость — тоже эстетическое событие. Тут тоже что-то одно выдаёт себя за что-то другое. Например, сентиментальность — за доброту. Сама по себе сентиментальность не хороша, не плоха, просто свойство характера, но вот когда она притворяется добротой, тогда рождается пошлость.
Важное обстоятельство. Когда слабость выдаёт себя за силу, это пошлость. Когда глупость выдаёт себя за ум — тоже. А вот когда наоборот: ум — за глупость, или сила — за слабость, это что угодно другое. Юродство, хитрость, коварство — не важно. Но пошлости в этом нет. Пошлость — это игра на повышение.
Когда низменное искусство (какое-нибудь эстрадное верчение задницей) говорит о себе как о высоком искусстве, «нужном людям», — это пошлость. Когда же просто: «А, бабло рубим», — тогда это цинизм, совсем другая петрушка. Не эстетическая: притворства нет, нет «вымысла», над которым «обливаться слезами». (Когда музыкант-виртуоз говорит «лабаю Моцарта помаленьку», мы тоже можем назвать это пошлостью, но это будет не она. Это ближе к циничности, непристойности, похабщине — то есть как раз тот случай, когда слово «пошлость» употребляется расширительно.)
Так что же получается? Не смей играть на повышение, раз дурак?
А кто умный-то? На всякого мудреца довольно простоты, и, кроме того, всегда найдётся тот, кто ещё мудрей, а значит, мудрость «нижней ступени» покажется ему просто-напросто пошлостью... Где в таком случае точка отсчёта, с которой начинается глупость, банальность, общеизвестность? Где, а точнее, в чём или в ком она?..
Во времена Пушкина и Гоголя пошлостью называли что-либо приземлённое, чуждое высоких устремлений. Пошлая жизнь — это повседневность, обыденность, в которой нет места высокому служению. До XVII века «пошлый» и вовсе означало «соответствующий обычаю».
Тут мы неожиданно обнаруживаем, что это старинное значение вполне живо до сих пор: разве мы не называем «пошлой литературкой» какого-нибудь Коэльо — именно за то, что книжки его «пошли в народ»? Какую-нибудь Донцову — за то, что она используется читателями как бытовое средство отдыха от высокой «маяты духа»?
И в этот момент всё, что до сих пор было нам понятно про пошлость (настолько понятно, что само ею оборачивалось: ведь я подробно размазывал по тарелке общеизвестные вещи), едва не запутывается.
Ну например: а почему человек не имеет права на отдых от высоких устремлений? Потому что «душа обязана трудиться»? Кто сказал? А если у меня тело трудится каждый день так, что я даже не помню, есть ли у меня душа? Всё равно нельзя читать Донцову? Или наоборот, приветствуется — что хоть её?
Пошлость — инструмент сегрегации?
Кого от кого и чего от чего?
А академику, секретному физику, Нобелевскому лауреату конкурса Чайковского и Госпремии заодно — простительно читать Донцову? Герою Советского Союза — можно её читать? Вашей бабушке, которая наломалась за жизнь, а потом ещё на огороде — можно смотреть вечером «Санта-Барбару»?
По-моему, да, да, да. И всё это будет не пошлость, нет, нет. Пошлость — в этом их упрекать. То есть — выставлять себя «умным», оттоптавшись на чём-то «глупом», будь то Коэльо, «Санта-Барбара» или ваша бабушка.
Выходит, понятие «пошлости» как эстетического признака нельзя использовать в качестве ругательства для того, что нам не нравится. Следует отделять его от того, что называется «массовым искусством», это во-первых.
А во-вторых, нужно иметь в виду вот что. Нельзя судить по одним законам, например, детское и взрослое творчество. Но нельзя не потому, что «дети ещё не умеют как надо, и надо быть к ним снисходительными, онижедети». Нет, просто потому, что это — другое. Там другие законы, другое «хорошо—плохо». Это понятно.
Понятно, что нельзя судить по одним законам «народное» искусство и «индивидуально-авторское». А почему? Ведь «народное» тоже имеет изначального «индивидуального автора», как имеет его, например, современный нам так называемый «русский шансон».
Да опять-таки поэтому — всё другое.
Нельзя судить Григория Лепса с позиций ценителя «настоящей музыки», если эта настоящая музыка — «Дайр Стрейтс» и «Пинк Флойд». И если Шопен и Брамс — нельзя. И если Штокхаузен. Золотое правило деконструкционизма: говоря о чём-либо, не забывай о том месте, из которого ты говоришь. Или, говоря словами Паниковского, «а ты кто такой»?
Разумеется, я заблуждаюсь, считая, что лучше деконструкционизма ни одной гуманитарной доктрины с методологическим значением пока не придумано, но это заблуждение не мешает мне так считать.
А посему — вот мы и нащупали первое правило обхождения с пошлостью как эстетической категорией. Первое «золотое правило пошловеда». Нельзя оценивать явление одной эстетической системы с точки зрения другой эстетической системы. Иначе мы утонем в море пошлостей — куда ни плюнь, всюду будут получаться они. А хочется добраться до настоящей пошлости, окончательной — броня, бетон!.. Ибо только определив этот предмет со всей научной строгостью, мы поймём, как с нею бороться...
Может быть — через неделю, а может — когда-нибудь.
Это становится несколько однообразным, не находите? Шахерезадство такое. Не важно, что было в прошлый раз, забыли, проехали. Просто поговорим о пошлости (если уж в прошлый раз собирались).
Пошлость — это ругательство. Что мы имеем в виду, когда так ругаемся? Либо какую-нибудь похабщину (и тогда слово «пошлость» употребляется как эвфемизм, то есть всё-таки в переносном смысле), либо — нечто неоригинальное, общеизвестное, банальное, но подаваемое с претензией на оригинальность.
Когда человек говорит какую-нибудь глупость, но сам считает, наоборот, что сказал что-то умное. И более того (это «более того» обязательно, без этого пошлость не состоится) — вокруг вас есть ещё люди, которые его заблуждение разделяют!
Перефразируя классика, глупость становится пошлостью, когда овладевает массами. То есть — становится силой.
Раньше мы говорили о том, что в основе искусства лежит притворство (не притворство — ложь, а притворство — перевоплощение). Хотя и ложь тоже является эстетическим событием (психологами замечено, что дети в возрасте приблизительно трёх лет много врут — не ради выгоды, а из «любви к искусству». Рассказ Носова «Фантазёры» как раз об этом).
Пошлость — тоже эстетическое событие. Тут тоже что-то одно выдаёт себя за что-то другое. Например, сентиментальность — за доброту. Сама по себе сентиментальность не хороша, не плоха, просто свойство характера, но вот когда она притворяется добротой, тогда рождается пошлость.
Важное обстоятельство. Когда слабость выдаёт себя за силу, это пошлость. Когда глупость выдаёт себя за ум — тоже. А вот когда наоборот: ум — за глупость, или сила — за слабость, это что угодно другое. Юродство, хитрость, коварство — не важно. Но пошлости в этом нет. Пошлость — это игра на повышение.
Когда низменное искусство (какое-нибудь эстрадное верчение задницей) говорит о себе как о высоком искусстве, «нужном людям», — это пошлость. Когда же просто: «А, бабло рубим», — тогда это цинизм, совсем другая петрушка. Не эстетическая: притворства нет, нет «вымысла», над которым «обливаться слезами». (Когда музыкант-виртуоз говорит «лабаю Моцарта помаленьку», мы тоже можем назвать это пошлостью, но это будет не она. Это ближе к циничности, непристойности, похабщине — то есть как раз тот случай, когда слово «пошлость» употребляется расширительно.)
Так что же получается? Не смей играть на повышение, раз дурак?
А кто умный-то? На всякого мудреца довольно простоты, и, кроме того, всегда найдётся тот, кто ещё мудрей, а значит, мудрость «нижней ступени» покажется ему просто-напросто пошлостью... Где в таком случае точка отсчёта, с которой начинается глупость, банальность, общеизвестность? Где, а точнее, в чём или в ком она?..
Во времена Пушкина и Гоголя пошлостью называли что-либо приземлённое, чуждое высоких устремлений. Пошлая жизнь — это повседневность, обыденность, в которой нет места высокому служению. До XVII века «пошлый» и вовсе означало «соответствующий обычаю».
Тут мы неожиданно обнаруживаем, что это старинное значение вполне живо до сих пор: разве мы не называем «пошлой литературкой» какого-нибудь Коэльо — именно за то, что книжки его «пошли в народ»? Какую-нибудь Донцову — за то, что она используется читателями как бытовое средство отдыха от высокой «маяты духа»?
И в этот момент всё, что до сих пор было нам понятно про пошлость (настолько понятно, что само ею оборачивалось: ведь я подробно размазывал по тарелке общеизвестные вещи), едва не запутывается.
Ну например: а почему человек не имеет права на отдых от высоких устремлений? Потому что «душа обязана трудиться»? Кто сказал? А если у меня тело трудится каждый день так, что я даже не помню, есть ли у меня душа? Всё равно нельзя читать Донцову? Или наоборот, приветствуется — что хоть её?
Пошлость — инструмент сегрегации?
Кого от кого и чего от чего?
А академику, секретному физику, Нобелевскому лауреату конкурса Чайковского и Госпремии заодно — простительно читать Донцову? Герою Советского Союза — можно её читать? Вашей бабушке, которая наломалась за жизнь, а потом ещё на огороде — можно смотреть вечером «Санта-Барбару»?
По-моему, да, да, да. И всё это будет не пошлость, нет, нет. Пошлость — в этом их упрекать. То есть — выставлять себя «умным», оттоптавшись на чём-то «глупом», будь то Коэльо, «Санта-Барбара» или ваша бабушка.
Выходит, понятие «пошлости» как эстетического признака нельзя использовать в качестве ругательства для того, что нам не нравится. Следует отделять его от того, что называется «массовым искусством», это во-первых.
А во-вторых, нужно иметь в виду вот что. Нельзя судить по одним законам, например, детское и взрослое творчество. Но нельзя не потому, что «дети ещё не умеют как надо, и надо быть к ним снисходительными, онижедети». Нет, просто потому, что это — другое. Там другие законы, другое «хорошо—плохо». Это понятно.
Понятно, что нельзя судить по одним законам «народное» искусство и «индивидуально-авторское». А почему? Ведь «народное» тоже имеет изначального «индивидуального автора», как имеет его, например, современный нам так называемый «русский шансон».
Да опять-таки поэтому — всё другое.
Нельзя судить Григория Лепса с позиций ценителя «настоящей музыки», если эта настоящая музыка — «Дайр Стрейтс» и «Пинк Флойд». И если Шопен и Брамс — нельзя. И если Штокхаузен. Золотое правило деконструкционизма: говоря о чём-либо, не забывай о том месте, из которого ты говоришь. Или, говоря словами Паниковского, «а ты кто такой»?
Разумеется, я заблуждаюсь, считая, что лучше деконструкционизма ни одной гуманитарной доктрины с методологическим значением пока не придумано, но это заблуждение не мешает мне так считать.
А посему — вот мы и нащупали первое правило обхождения с пошлостью как эстетической категорией. Первое «золотое правило пошловеда». Нельзя оценивать явление одной эстетической системы с точки зрения другой эстетической системы. Иначе мы утонем в море пошлостей — куда ни плюнь, всюду будут получаться они. А хочется добраться до настоящей пошлости, окончательной — броня, бетон!.. Ибо только определив этот предмет со всей научной строгостью, мы поймём, как с нею бороться...
Может быть — через неделю, а может — когда-нибудь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий