Иосиф Сталин в пределах только разума

11.05.16
Алексей Рыбин
um.plus © 2016



В книгах Умберто Эко довольно подробно разбирается (помимо разного прочего и ужасно интересного) феномен — или не феномен, а составляющая нашей жизни? — создания новой реальности через печатное слово. Ну, либо создание новой идеологии, которая, в свою очередь, меняет реальность. И приводит либо к миллионам жертв — как в случае «Протоколов Сионских мудрецов», либо к жертвам локальным — когда гибнет, собственно, тот, кто решил поиграть со СЛОВОМ, создал литературную мистификацию, которая из шутки или досужей игры ума вдруг стала истиной, направляющей поступки серьезных взрослых людей, готовых пожертвовать всем — в первую очередь, жизнью ближнего своего ради следования этой новой истине.

Сила печатного слова, сила литературы легко меняет мир. Собственно, это единственное, что его меняет. Литература — это не приятное времяпрепровождение.

Вначале было слово. И слово было — Бог.

Трактовать можно по-разному. Извините, конечно, если задел чьи-то религизоные чувства. Чувства, почерпнутые из художественной литературы (из книги — или Книги книг, если угодно), принятые на веру и ВЕРОЙ ставшие…

Слово было «Бог» как обозначение Бога, или Слово и есть — Бог?

Я склоняюсь ко второму варианту — это моя личная точка зрения и я ее никому не навязываю. Только глядя на окружающий мир и его изменения, трудно отрицать божественную, направляющую, созидающую и разрушающую силу Слова. По силе воздействия оно и равно богу, всемогущему, для которого не существует понятия «время», который способен возвысить или уничтожить не просто человека, а целые нации — если не все человечество. Ну, или облагодетельствовать его.

При этом, слово — вместе с тем и Сатана. Дьявол. Этот дуализм непостижим, но именно невозможностью осознать в нем одновременно бога и дьявола и является одним из доказательств божественной сущности Слова. Поскольку — что является непостижимым кроме Бога? Да ничего. Все постижимо рано или поздно —рычаг, двигатель внутреннего сгорания и квантовая физика. Только влияние Слова на историю — непостижимо.

Историю делают не политики и генералы. Ее делают литераторы. Достижения политиков и военачальников моментны и недолговечны. Любой военный триумф, стараниями литераторов легко превращается в полный разгром, самое замечательное государственное устройство начинает выглядеть концлагерем — если оно, всего-навсего, не понравится паре-тройке хороших писателей.

Конечно, это происходит не вдруг, но несколько десятилетий — не срок для полной смены картины мира в головах миллионов граждан. А смена картины мира в головах ведет к изменениям в реальной жизни.

Люди узнают об истории из художественной литературы. Это данность. И изменить это нельзя. Уроки в школе дают основу, фактологию ( в той или иной степени искаженную), но, подросток, молодой человек — любознателен. Ну, если не идеализировать, то — пусть не любознателен. Пусть он просто любит перечить (а он любит перечить). И он всегда ищет альтернативные источники информации — желательно, интересные и увлекательные, не такие, во всяком случае, скучные и сухие, как школьные учебники, окруженные к тому же массой негативных ассоциаций (оценки, контрольные, невыученные уроки и т.д.).

Куда как интересней — хорошая книга. В особенности, если ее содержание полностью противоречит тому, что парень слышит на школьных уроках от учителя.

Что вы знаете о Ленине? О Сталине? О репрессиях? О пресловутом «37-м годе»? Что? То, что написано в книгах Солженицына, Шаламова, Гроссмана, Алешковского, Синявского. Одна тысячная процента нашего населения (да и вообще — населения) — обращается к документам чтобы составить какое-то представление о реально происходивших исторических событиях. Это не так просто. Это затратно. Это не Википедия и другие Интернет-ресурсы всемирной мудрости.

Это Публичная библиотека, букинистические магазины, это время для прочтения массы мемуарной литературы, прессы, архивных документов. Проще взять том Солженицына и, не без приятности проведя время после работы, на диване, в тепле и удобной позе и нарисовать для себя ясную и однозначную картину мира. Ведь такие книги не обманывают. Правда же? И с чистой совестью потом писать в Фэйсбуке о «37-м», «кровавой гэбне», «режиме» и «сталинизме».

Уважаемые ТЕ, кто пишет в соцсетях о «страшном 37-м». Будьте честны перед собой. Вы же знаете (то есть, воображаете) о нем опираясь на художественную литературу — в лучшем случае. Во всех остальных случаях — на пересказ этой художественной литературы теми, кто ее читал, или, кому ее пересказали те, кто читал.

И если вы, ТЕ, что воображают, цитируете (искаженно, поскольку целиком и внимательно не читали) «Жизнь и судьбу» Гроссмана, то вспомните (или узнайте), что это вторая часть дилогии. Первая же называется «За правое дело» и идеологически отличается от второй части, вами нежно любимой (пусть и заочно), как день от ночи.

Где автор был искренен? В первой части или во второй?

Мировоззрение не может меняться столь радикально — что бы ни происходило вокруг. Да и смешно думать, что вот вдруг у писателя Гроссмана открылись глаза на ужасы сталинского режима и он быстро написал еще одну книгу, идущую вразрез с предыдущей…

А правда о войне — она у кого — «правда»? У Астафьева или у Бондарева? У Быкова (Василя) или у Симонова, у Фадеева?

Где правда у Леонова — в «Саранче» и «Скуртаревском», где упиваешься мощью, целеустремленностью, жертвенностью и героизмом строительства нового государства — или в «Пирамиде», где житье-бытье народное рисуется куда более темными красками — хотя и там, если вспомнить — и детские площадки с каруселями строятся, и кино снимают, и много чего еще происходит кроме «ужасов сталинских соколов».

По каким текстам составлять представление о прошлом? По «Золотому теленку»? Очень хорошо. Книга была закончена в 1931 году. Герои ее — кроме обаятельных «положительных» жуликов — кто? Не те ли, кто сядет в тридцать седьмом? Скумбриевич, Берлага, Полыхаев, Корейко — какова судьба этих откровенных, циничных ворюг?

«Мне вы больше не нужны, а вот государство, оно, вероятно, вами скоро заинтересуется», говорит главный герой кандидату в сидельцы.

Так и случилось. Через пять-шесть лет стали мести всех Скумбриевичей и Полыхаевых.

Даже такой легкий, яркий, авантюрный и совсем «не политический роман, как «Теленок» рассказывает читателю о… ну, да, о репрессиях.

Это правда? Да правда, правда, истинная правда. «Вор должен сидеть в тюрьме. Я сказал».

Когда арестуют милягу Скумбриевича, железного Полыхаева и несчастного Берлагу, какая волна слухов прокатится по Черноморску… Приехали, схватили, увезли… Репрессии. Вот они. Хватают невинных. Для родных, друзей и соседей Скумбриевичи и Берлаги — невинные жертвы. Достойные граждане.

Так же, как и сотни «красных баронов» — военных и гражданских, особо отличившихся во время революции и гражданской войны, захвативших большие «профессорские» квартиры, созвавшие собственные военные дружины из однополчан, друзей-окопников и революционных матросов и начавших жить такими мелкими феодалами в столице и ее окрестностях.

Между прочим, герой «Утомленных солнцем» Котов в исполнении Никиты Михалкова — такой вот, типичный совершенно, красный барон — феодал. И крови на его руках вполне достаточно для того, чтобы получить возмездие — форма этого возмездия может разной. У Котова же (у Котовых) — как случилось, так случилось.

Ведь это он, Котов, зарубил священника шашкой. Он, Котов (они, Котовы) пустили на взбунтовавшихся крестьян ядовитый газ. Они залили кровью Кронштадт. Они много чего натворили.

И пришло время расплачиваться.

Тем более, что все очевидней становилась близость большой войны. Жестоко? Конечно, жестоко. Были невинные жертвы? Были. Только основная масса «репрессированных» — это не Булгаков, который в конце тридцать седьмого написал в дневнике о том, что «тяжелый, черный год прошел» — не дословно привожу цитату…

Но дневник этот Михаил Афанасьевич писал не в Бутырке, а в собственном кабинете.

И в этом году был поставлен знаменитый памятник Мухиной «Рабочий и колхозница», которым мы все по сию пору любуемся. В Ленинграде был установлен первый светофор и открыт музей Арктики и Антарктики, открыт памятник на месте дуэли Пушкина и организован Государственный ансамбль танца СССР Игоря Моисеева, открылся Дворец пионеров и школьников в здании Аничкова дворца, введены ученые степени и ученые звания, которые присуждают до сих пор, во МХАТе прошла премьера «Анны Карениной», Полярная воздушная экспедиция Академии наук СССР достигла Северного полюса, «Я готов пойти в Москву пешком» — говорит в этом же году Александр Куприн и отправляется на родину, в Ленинградской Консерватории проходит первое исполнение Пятой симфонии Шостаковича, завершается строительство канала «Москва — Волга» — и много чего еще происходит в тридцать седьмом.

Но современный читатель получает информацию очень выборочно. Забывая о том, что полуправда хуже лжи.

Об истории СССР пишут Солженицын, Гроссман и Алексиевич… Ну, Улицкая. Не цитируется в прессе Симонов, не обсуждается Бондарев, кажется, забыт роман Шолохова «Они сражались за Родину», даже либеральный Окуджава с его романтикой революции как-то ушел в тень.

И картина мира (картина жизни в СССР) у молодого поколения складывается вполне однозначная. Мрак, тлен и ужас. Что Ленин, что Сталин — не хочется приводить эпитеты, которыми их награждают люди, не удосужившиеся даже прочесть работы этих людей, людей, между прочим, основавших и построивших государство, в котором мы все живем.

Ленина я еще застал. В смысле ознакомления с его работами, биографией и, худо-бедно, его деятельностью. Но я родился в 1960-м — в школьной программе про Ленина еще говорили. Много. Тогда казалось, что слишком. Сейчас я понимаю, что недостаточно.

А вот фигура Сталина была вообще исключена из обращения.

То есть, Сталин упоминался так, между делом, формально, примерно, Как в кино того времени — немногословный человек во френче с трубкой, совершенно лишенный каких-то характерных черт.

И это — глава государства, Генералиссимус, выигравший самую страшную войну в истории человечества, построивший сильнейшую страну и общество равноправия, общество социальное, социалистическое, не имеющее аналогов в мире, общество, реализовавшее самые смелые утопические прогнозы.

Стараниями Никиты Сергеевича Хрущева все, что касалось Сталина медленно, но аккуратно и тщательно стиралось, вымарывалось из истории — и к 70-м история СССР оказалась вполне выхолощенной, фигура Сталина стала совсем уже мифической, эфемерной и бестелесной.

Эта стерильная почва не могла не принять семена, рассыпанные книгами Солженицына и других антисталинистов — и понеслось. Солженицын писал правду. Свою правду. Полуправду. Так и получилось, что Сталин — «убийца», «садист», «маньяк», Ленин — «упырь»… Это все мнения граждан из социальных сетей, убежденных в том, что так все и есть на самом деле.

И продолжая логическую цепочку эти самые граждане поют о том, что и сейчас — СЕЙЧАС у нас — тот же «тридцать седьмой». Что сейчас в России — чудовищные репрессии, сотни политзаключенных и «кровавый режим».

Это можно было посчитать чистым бредом, но это не бред — это всего лишь следствие избирательного чтения.

Люди, которые спустя пятьдесят лет будут читать о нашем времени у Быкова и Алексиевич — как они будут представлять нашу жизнь? Да так и будут. Как современные «либералы» представляют 1937-й. Мрак, голод, нищета, репрессии, зверства полиции и прочая и прочая. Похоже это на правду? Выйдите на улицу. Посмотрите по сторонам. Погуляйте по Невскому. Ничего общего. Ничего.

Так, может быть, и реальный 37-й имеет мало общего с тем, что говорят и пишут о нем либеральные писатели, журналисты (о, это отдельная статья) и граждане в соцсетях? Да я уверен, что это так.

Предвоенное время в СССР — это великое, героическое время. Время колоссального строительства, глобальных изменений, время создания новой России.

Скажут — «он оправдывает сталинские репрессии». Нет. Я вообще никаких репрессий не оправдываю. Только были ли «сталинские репрессии» Сталинскими? Кто ответит на этот вопрос, учитывая тот факт, что Сталин стал главой государства лишь в июне 1941 года? Да-да, если кто забыл — в июне 41-го. И репрессии над Полыхаевыми и Скумбриевичами — это не репрессии. Это торжество закона. Сурового, предвоенного времени, закона.

Вот вам третья реальность, которая имеет точно такое же право на существование, как первая «консервативная» и вторая — «либеральная». Поскольку и та, и другая и третья основаны лишь на чтении художественной литературы.